– Я и так веду!..
– Все готовы?
– Всссе! – зашипели девчонки, как змеи.
– Открыть морилки!
Морилки были открыты – в воздухе запахло табаком. Кто-то громко чихнул. Кто-то сказал: «Ой, я боюсь!» Одна девчонка обожглась о крапиву и заойкала. На неё все зашикали. Раздался треск осторожно раздвигаемых сучьев. Вопросы:
– Где они?
– Вон они!..
– Где? Не вижу! На нижней ветке, что ли?
– Да нет! Выше! – Выше?
– Ниже!
– Ещё ниже! Правее! Теперь левее! Вон сухой лист, а рядом две бабочки!..
– Ой, девочки! Действительно!..
– Тише вы там!
Шорох раздвигаемых веток усилился, и раскрасневшееся лицо Зинки Фокиной, исцарапанное и покрытое паутиной, показалось в самых дремучих зарослях сирени; глаза, как у безумной, забегали по листьям.
– Ну, что там, что там, что там?.. – зашипели со всех сторон девчонки.
– Никого… – сказала Зинка Фокина растерянным голосом. – Никого!
Конечно, если бы Зинка Фокина повнимательней пригляделась к тому месту, на котором она сама, своими глазами, несколько минут назад видела двух бабочек, то она при желании могла бы заметить двух маленьких чёрненьких муравьёв, вцепившихся всеми шестью лапами в шероховатую кору сирени, но Зинке Фокиной было не до муравьёв. Она ещё раз пошарила печальными глазами по веткам и, глубоко вздохнув, произнесла:
– Как сквозь землю провалились… Никого!
– Как это – никого?.. А мы кто такие? – прошептал один муравей другому.
Голубоглазый муравей рассмеялся, пошевелил усиками и стукнул лапой по плечу муравья с тёмными глазами.
Черноглазый муравей посмотрел на расстроенное лицо Зинки Фокиной, тоже пошевелил усиками, но ничего не сказал.
– Не может быть! – прошептала Зинка Фокина. – Я же своими глазами видела… Не могли же они сквозь землю провалиться!.. – Она ещё раз обшарила весь куст мокрыми от слёз глазищами и сказала:
– Чёрт побери! Вот чёрт побери!
– Ругается! – обрадовался голубоглазый муравей (это был, конечно, Костя Малинин. Привет!). – Ругается! – сказал он, потирая лапы. – Зинка Фокина чертыхнулась два раза! Вот красота!
Костя подкрутил свои усики, хлопнул муравья с чёрными глазами по спине (это был, конечно, я, Баранкин! От меня тоже привет!) и весь так и затрясся от беззвучного смеха.
Зинка Фокина сделала шаг назад. Ветки со свистом сомкнулись, и мы с Костей остались одни на раскачивающемся сучке сирени.
– Урра! – сказал Костя Малинин. – Опасность воздушного нападения миновала! Отбой!
Костя Малинин радовался, он радовался как человек, то есть он радовался как муравей, избежавший смертельной опасности, когда он был ещё мотыльком.
Хотя я тоже, как и Костя, избежал смертельной опасности и успел вовремя превратиться в муравья, но я не очень-то радовался; ведь если мы успели превратиться в муравьёв, то мы с таким же успехом могли превратиться и в трутней. А от муравьиной жизни я абсолютно не ждал ничего хорошего, поэтому я не стал разделять Костиных восторгов, а мрачно сказал:
– Эх, Малинин! Что ты наделал, Малинин!
– А что я? – ответил весело Малинин. – Что я, по своему желанию уснул, что ли? Это же закон природы!
– Да я не про закон природы! Я говорю: «И зачем мы только из-за тебя превратились в муравьёв, а не в трутней?»
– Если бы тебе грозило попасть в коллекцию, стал бы ты очень выбирать, в кого тебе превратиться…
Я на это ничего не сказал Малинину, потому что в его словах, безусловно, была доля правды.
– И вообще, Баранкин, – продолжал Костя, – трутни это ведь вроде муравьёв, только с крыльями, а нам с тобой крылья ни к чему, мы с тобой налетались уж на этих крыльях. Давай уж лучше уползём от всего на свете под землю, в муравейник. Уж там, под землёй, мы с тобой никого не встретим – ни юннатов, ни отличников, ни кошек, ни воробьёв…
– Очень ты спрячешься в муравейнике, – налетел я на Малинина; его глупые рассуждения меня просто разозлили. – Ты что, не знаешь, что ли, что муравьи – это самые, самые трудящиеся насекомые на всём свете? И что их каждый день заставляет работать… этот, как его, инстинкт?
– Почему не знаю! – стал оправдываться Малинин. – Очень даже знаю, что муравьи трудящиеся. Но
