Циолковский! Он так и сказал маме:
— Это любимый цветок Циолковского!
— Ну что ты! — сказала мама. — Я никогда не видела у него наперстянку!
— Мама имела в виду своего зубного врача, тоже Циолковского.
— Да нет же! Это я говорю про того, который ракеты изобрел!
— А-а-а… — протянула мама, погладила цветок легким движением и снова ушла на кухню.
«Живая ракета Земля — Воздух!» — вспомнил Гена одну из строчек, написанных в прошлое утро на балконной двери. Он окончательно-запутался и в очень смущенном состоянии отправился к Антону Филимонову, прихватив с собой открытку.
Антон ел свою любимую манную кашу и читал книжку. Бабушка, напевая, что-то шила и смотрела заодно утреннюю передачу по телевизору.
— Привет! — сказал Гена и протянул Антону открытку.
Антон посмотрел на нее, как на пустое место, и спросил:
— Ты что, коллекционированием занялся?
— Хорошенькое дело! — воскликнул Гена. — Тут что-то непонятное творится, а ты… Я, знаешь, говорить тебе не хотел… знаешь, как-то так было… но мне недавно какой-то дурак всю балконную дверь исписал разными восклицательными предложениями, а сегодня вот это подсунули…
Антон положил ложку каши в рот, прожевал, отодвинул книжку в сторону и сказал:
— Слава пришла… Со всеми знаменитостями так поступают… разные почитатели… То-то я тебя не узнаю… какой-то ты не такой стал.
— Какой — не такой? — ошарашенно спросил Гена.
— Ну, не такой… стал о себе много думать…
Это когда я о себе стал думать?
А что, нет, что ли? Вот спортплощадку не хочешь расширять. — Антон все это говорил вперемежку с кашей, какими-то чужими словами и с чужим выражением лица. — Как будто другие не люди…
— Да я же вообще! — крикнул Гена. — Вообще! Я же просто так! Я думал… Да я хоть сейчас… Честное слово!
— Тише, — сказала бабушка из комнаты. — Тут такая песня, а вы кричите…
— Я не буду кричать, — сказал Гена. — Я вообще уйду!
И он на самом деле ушел. Он ушел, очень этому удивляясь, — ему казалось, что сейчас это был не он и Антон тоже был не Антон. И вообще все происходило как во сне. «Это что же? — с ужасом подумал Гена. — Это со всеми, что ли, так?» Или он на самом деле не заметил, как стал совсем не такой? Ведь все вон с каким уважением к нему относятся, а он… а он только и знает, что торчит на стадионе. Нет, сказал себе Гена, с этим надо кончать. Надо быть достойным надежд и доверия. Он. сегодня же пойдет к Наде и скажет, что на спортплощадке он готов стать главной рабочей силой.
Надя сидела на диване и очень придирчиво рассматривала все платья, которые Лена доставала из шкафа. Она доставала, прикладывала их к себе, но Надя каждый раз говорила:
— Нет!
Одно было слишком легкомысленным, другое делало ее совсем девчонкой, чуть ли не первоклашкой, в третьем можно было ходить только зимой, у четвертого был дикий цвет… Лена достала последнее, с золотисто-красной вышивкой.
— Ты понимаешь, важно, чтоб у Гуся не получилось каких-либо сравнений! Вот он сравнит тебя, например, с воробьем, раз ты в том, сером в крапинку — и считай, что ничего не вышло! Он тебя просмеет, и только!
— А при чем тут Гусь? — удивилась Лена. — Я же не из-за Гуся…
— Ты-то не из-за Гуся, но Гусь из-за тебя… Если ты ему тоже Не понравишься, так он тебе и пойдет доминошников уговаривать.
— А ты сама с Гусем разговаривай!
— Как же, послушается он меня! — Надя вдруг впилась глазами в платье, на которое Лена почему-то не обратила внимания. — Вот всех побеждающее платье! И молчи! И не возражай!
И Лена приложила к себе белое. И как сразу все изменилось: не было Лены, не было платья, было что-то единое, воздушное, легкое. И сразу стало заметно, какие у нее темные крылатые брови, и какие яркие глаза, и как хорошо лежат волосы, поднятые ленточкой. Надя склоняла голову то направо, то налево, любуясь. Сказала:
— Офелия! Убийство на улице Данте! Гусь примет все наши условия!
Лена вышла из подъезда, и все, кто видел ее, замерли: Антон, читающий в шезлонге на балконе, — глаза его наполнились страданием. Гена, переживавший разные противоречивые чувства, вдруг обо всем забыл. И Гусь, стоящий у окна в новой бешеного цвета рубахе, которую ему, наверное, только что подарил его дядя, пришедший, конечно, из заграничного плавания, Ванюша, с лицом Оцеолы и быстрым взглядом самбиста. И даже Капитончик, сам с собой игравший в баскетбол на спортплощадке, как будто весь сломался и стал походить на палочника — есть такое насекомое, как будто состоящее из палочек, такое неуклюжее, длинное и тонкое.
Лена проплыла под конвоем Нади до окна Гуся и, к изумлению всего двора, сказал чарующим голосом:
— Георгий, спустись — на минутку.
У Филимонова сделалось такое лицо, как будто ему в научных целях стали отпиливать руку. Гусь не сразу закрыл рот от удивления.
— Это ты мне?
Из-под его руки вынырнул Женька и спросил:
— Это там… чего?
— Брысь! — сказал Гусь, не спуская с Лены глаз.
— Я тебя на улице подожду… — нежно сказала Лена.
— Конечно, конечно… — оторопело сказал Гусь.
Из дверей подъезда он вышел важно. У него, оказывается, не только рубаха была новая, но и брюки сиреневого цвета, и туфли с тупыми носками. С заднего кармана брюк на весь двор кусок коричневой кожи сообщал, что выпустила их фирма «Райфл». Расклешенные брючины позванивали, подшитые металлическими молниями… Лена ждала его под платаном.
— Ну, чего тебе? — Гусь потупил взор.
— Иди сюда… — сказала Лена. — Не правда ли, какой прекрасный день…
Гусь оглянулся по сторонам. День был действительно прекрасный.
— Ничего… — сказал Гусь. — Вполне.
— Ты знаешь… — сказала Лена. — Я давно хотела с тобой поговорить… Почему бы тебе не заняться спортом?
Гусь удивился:
— Чем?
— Спортом! Вон какие у тебя перспективные ноги! Гусь с интересом посмотрел на свои ноги. Словно увидел их впервые.
— А какой мне хозрасчет бегать и прыгать? — усмехнулся он. — Я человек занятой…
— Ну, а если… — Лена посмотрела прямо в глаза Гусю, и он взгляд ее не выдержал. — Если я тебя очень попрошу?
Гусь совершенно по-дурацки себя почувствовал, стал смотреть куда-то через собственное плечо.
— Да я не знаю… И вообще, ты знаешь, я боюсь качки… а тут прыгать надо…
— Мы бы тебя Главным хранителем олимпийского огня сделали! — принялась уговаривать Лена.
— Дымовым, значит?
— Лично для меня, значит… — Лена сделала вид, что оговорилась. — Для всех нас! Для всего двора, что ли, не можешь?
— Вот тут, — он постучал пальцем по голове, — мужики сумлеваются… Ларионова же все равно не перепрыгнешь!
