Бакенщик взялся за весла и направил долбленку к следующему бакену.
— Вниз по ма-а-тушке, по Во... да по Во-о-олге, — раскатился по воде чуть хрипловатый бас.
— По широ... широкому раздолью, — взвился Васин голос, и оба голоса слились в одном слове: раздо-о-олью...
Вася долго смотрел назад, где постепенно замирала песня и один за другим загорались огоньки бакенов. Ему вдруг стало страшно и весело. Куда он едет? Что ждет его?
За пазухой зашевелилась Лизка — тревожный стук Васиного сердца прервал ее сон.
Сызрань встречала приезжих, чванливо выпятив на берег купеческие склады. Дед Егор и Вася бегом спустились по сходням, чтобы не мешать ринувшимся на баржу грузчикам. Отойдя в сторону от суматошной толчеи, царившей около пристани, дед поставил шарманку,
— Давай поиграем маленько.
Шарманка заиграла вальс, но его протяжные звуки пропадали даром. Только пахнущий рогожами ветер елозил в пыли около шарманщиков, сметая в кучки всякий сор. Дед крякнул и взвалил шарманку на плечи.
— В город надо идти. Тут не до нас.
В городе дело пошло веселей. Стоило шарманщикам остановиться, как их тотчас окружали любители музыки. Со двора во двор за шарманкой ходила ватага ребят, глазея на Лизку, которая бойко торговала двухкопеечным «счастьем». Ребячьи восторженные крики привлекали новых ротозеев, и в шляпу-лопух, позвякивая, падали монеты.
— Как посоветуешь, — обратился дед Егор к Васе. — Пойдем ночлежку искать али на берегу заночуем?
— В ночлежке платить надо, а на кой нам деньги транжирить? — рассудительно ответил Вася. — На берегу заночуем, ночи теплые стоят.
Вечером, усталые и довольные, шарманщики пришли на берег. Вася собирал сухой плавник для костра. Дед, сидя на корточках, чистил купленную у рыбаков мелкую рыбешку.
Скоро на костре забулькал котелок с наваристой ухой. На дымок стали подходить грузчики, бурлаки.
— Уху с нами хлебать! — радушно приглашал дед Егор, расчищая на песке ровное место для котелка.
Со смехом и шутками гости рассаживались вокруг. Каждый выкладывал, кто чем богат: хлеб, вяленую тарань, куски сала, вареные яйца. Застучали деревянные ложки. Ели молча, аккуратно подставляя под ложку ломоть хлеба, усердно дуя на горячую уху и громко хлебая.
После ужина мужики развалились на песке, задымили цигарками. Красивый бурлак лег на спину и, задрав к небу курчавую русую бороду, тихо запел:
— Трофим старое вспоминает, — зашептал деду Егору старый бурлак. — Запьет он теперь. Завсегда после этой песни горькую пить начинает... Беглый он, из Сибири. За разбой на каторге был...
— Я понимаю, разбойничья это песня. От таких песен пуще тоска на сердце наляжет... — кивнул дед Егор.
— Эх, жизня! — скрипнул зубами певец и лег ничком, уткнув лицо в согнутую руку.
Солнце тихо опускалось, скрываясь за синеющей далью. Медленно остывал песок. Вольно и покойно шла мимо берегов Волга. Отблеск этого покоя светился на бородатых лицах. Казалось, набегающая на берег волна омывает души и, унося с собой весь хлам, оставляет радостное ощущение прохладной чистоты и бодрости.
— Сейчас я вам песню спою. — Дед Егор оглядел лежавших людей, повернул ухо к реке, прислушиваясь к плеску и журчанию воды, вздохнул и запел:
Стариковский напевный говорок оживил давно минувшие события. Мужики, сдерживая голоса, подхватили песню, и Васе показалось, что и сама Волга вместе со всеми поет о бесшабашном атамане и удалой его судьбе.
Привольный ветерок налетел на людей, растрепал нечесаные лохмы. И Вася почувствовал, как шевелил ветер кудри Степана, обвевая его буйную голову, и в последнем прощании бился на горячей груди, припадая к, расстегнутому вороту.
— тосковали басы, и у берега по-бабьи всхлипнула волна.
Смолкла песня. Мужики глядели на отраженный в воде красный закат.
