сказать — Ларионову!.. 'Хотя то, что совершил Ларионов — это тоже кое-что, — думала она. — Съехать с горы, как в слаломе, и сбить на глазах судей и болельщиков все флажки! Ну, почти все! А оказывается: не сбить ни одного. А что? — подумала она ещё. — Живи Геракл сейчас, он, может, вот так и начал бы свою жизнь… А подвиги, что ж, они все впереди. У кого, у кого, а у Ларионова-то…'
Ларионов, раскачиваясь на одной ноге, готовился к прыжку.
— А планку видишь одну? — тихо из-за спины спросил его Леонид Толкалин.
— Одну! — ответил Ларионов.
— Значит, преодолел переутомление?
— Преодолел.
— Я тебе говорил, что тебе надо влюбиться в девушку!
— Но ведь в свою девушку, а не в чужую, так? — сказал Ларионов.
И что-то совсем новое почудилось Татьяне Цветковой в этих мальчишках, взлетающих над планкой вместе со стихами раннего Эренбурга и позднего Евтушенко. 'Нет, Гусь! Ну, Гусь! Вот Гусь!..' И вся эта безумная идея в духе Нильса Бора. И чёрт с ним, с этим Масюковым, что всё это он придумал из зависти к Ларионову. И что ещё будут соревнования и по стихам и песням, и что Лена Гуляева будет выступать с художественной гимнастикой, и что Толкалин будет читать свою поэму 'Пересеченье'. И Татьяна повторила про себя понравившиеся строки из этой поэмы: '…главное в жизни имеет значение пересечение, пересечение, словно в кроссворде слово сквозь слово снова рождает понятие новое, так вот и в жизни имеет значение пересечение, пересечение. Пересекаются всюду зачем-то кто-то когда-то и где-то и с кем- то…' И что Тарас Сидякин выставит на конкурс свои картины, и что при всём при этом будут присутствовать древние греки, вернее, их изображения: Дискобол, Геракл, Апоксимен, Дорифор, Зевс-громовержец — и что ещё этот поэт Ксенофан тоже будет вроде как бы участник всего этого. И он сам и его стихи:
