каблука и четко перекатываясь на носок. Это выглядело смешно. Палин еле улыбался, в глазах ирония. Захваченный врасплох, Торбин покраснел. Остановился. Повернулся к Палину. Стойка, ноги чуть в стороны, властная, монументальная. Полы пиджака откинуты назад, руки глубоко в карманах. Глаза серые, холодные, чужие. Краска еще не сошла с его лица. Некоторое выражение растерянности.
– У вас что? – спросил Торбин глухим голосом.
– Вот что! – Палин протянул ему колбу с радиоактивной водой, не сводя с Торбина глаз и ловя каждую тень на его лице.
– Что это?
– Радиоактивная вода с пульпой… Видишь, «икринки» плавают?..
Лицо Торбина гневно побурело, но голос прозвучал все так же сдержанно-глухо.
– Зачем вы принесли сюда это? Здесь не лаборатория…
– Я принес это с берега моря…
Палин внимательно следил за начальником главка и ощущал в себе постепенно нарастающее раздражение. В глазах Торбина метнулась тень. Он с надеждой посмотрел на дверь, затем отошел к столу заседаний и, повернувшись к Палину и прислонившись задом к торцу стола, скрестил руки на груди.
– Ну и что?.. – грубо спросил он. В голосе прозвучал металл.
Неожиданный спазм перехватил Палину дыхание, в глазах потемнело от гнева. Срывающимся голосом он прокричал, потрясая колбой и выплескивая на голубую латексную дорожку радиоактивную воду:
– До каких же пор все это будет продолжаться?!.. А?!.. Сергуня?!..
Торбин опустил руки с груди и схватился за ребро столешницы.
– Вы пьяны! – строго сказал Торбин и невольно откинулся назад, словно опасаясь удара. – Вон отсюда, наглец! – выкрикнул он, сильно побледнев. Глаза непрерывно бегали, наблюдая за каждым движением Палина, лицо которого в нехорошем оскале и впрямь становилось страшным.
Палин испытал вдруг момент полной раскованности. И облегчения. Будто прорвало давно мучивший его гнойный нарыв.
Он нетерпеливо дернул головой. Русый чуб сполз на лоб, прикрыв переносье. Глаза возбужденно блестели.
– Не узнаешь, Сергуня?! Ну и сволочь же ты!..
– Что вам надо?! – спросил Торбин придавленным голосом. Лицо его вздрагивало.
Послышался глухой звук падения, смягченный ворситом латексной дорожки: Палин бросил радиометр на пол. Наклонился, не спуская глаз с Торбина, дрожащей рукой поставил колбу на палас. Резко выпрямился. Колба упала набок. Вода, булькая, полилась, как ртуть, на непромокающий палас. Края лужицы вздуто закруглились. Не заметив, что колба опрокинулась, Палин стремительно прошел и стал вплотную к Торбину. В упор выпалил:
– Ты сволочь, Сергуня!.. – Огромные лапищи Палина судорожно сжимались и разжимались.
Торбин широко открытыми, побелевшими вдруг и полными откровенного страха глазами смотрел то в лицо Палину, то на его страшные конвульсирующие руки.
– Дорвался до власти?! – Палин от возбуждения брызгал слюной. – По твоему приказу эту гадость льют в море! – Он резко повернулся, выкинув руку в сторону колбы. Увидел, что она опрокинулась. На ковре покачивался и вздрагивал выпуклый, словно лужица ртути, мениск воды, под которым серебристо поблескивали пузырьки воздуха. Выругался: – Ч-черт!.. – Весь облик Палина высвечивал страстным желанием действовать, крушить, расправляться.
«Сейчас ударит…» – мелькнуло у Торбина и вырвалось торопливое, заслоняющее:
– Что ты, что ты?!..
И вдруг Торбина словно бы осенило. Он быстро глянул на дверь, в глазах метнулись голубоватые тени. Оттолкнувшись от стола, он встал прямо, оказавшись вплотную к Палину. Их лица почти соприкасались.
– Брось дурить, Вовка!.. – сказал Торбин полудружески, и в голосе его снова скребанул металл, и появилась начальственная уверенность.
Палин ощутил лицом теплые толчки воздуха из его рта. Брезгливо сморщился.
«Вот когда признался! – мелькнуло у него, и в голову ударила горячая волна гнева. – За счет „Вовки“ решил выкрутиться, стервец!..»
Палин весь задрожал. Было видно, что он сдерживает себя, но после мгновения заминки он вдруг судорожно схватил побелевшего, как смерть, упитанного начальника главного управления за лацканы пиджака, несколько раз как следует тряхнул, то отдаляя от себя, то подтягивая к самому лицу.
– Ты гад, Сергуня! Ты преступник! Ты понял это наконе-ец?!
– Ты-ы… за-за-за… э-э-э-то… о-о-отве-е-тишь! – прокричал Торбин впервые жалобным, с подвизгом голосом, заикаясь в такт встряхиванию.
– Гад! – выдохнул Палин и не особенно сильно толкнул его от себя на стол. Тот опрокинулся на спину, с метр проехал на спине по столешнице длинного стола заседаний, оставив на пыльной поверхности темную блестящую широкую полосу. Все еще смертельно бледный, привстал на локтях, и, видимо, ожидая нового нападения, полушепотом, исполненным откровенного страха, заикаясь, повторил:
– Ты-ы-ы… е-еще… за-за это о-о-ответишь!..
В серых, совершенно прозрачных от страха глазах его усиленно дергались тени и, казалось, маской отрешенности пытались скрыть беззащитность хозяина. Но тщетно. Страх всегда истинное чувство, и пока оно властно владеет человеком, ложь бессильна.
