деньгами, связями, машинами, квартирами. Никаких мешающих развитию карьеры увлечений.
Сижу на высоченном табурете – как в барах. Володька распаковывает «венгерочку», духовка накаляется. В этой однокомнатной квартире все – вплоть до зубной щетки – фирменное. В комнате полки ввинчены в стену – черно-белый пластик с металлом. По ним раскиданы начатые блоки сигарет – американских, конечно. Флакон одеколона «Табак». Пластинки, кассеты…
– Сейчас самое важное. Обмазываем цыпу маслом, солим и перчим. Да, засунем ей и в попку маслица! Как Брандо в «Последнем танго в Париже» – девочке. Фильм – класс! Смотрел в Доме кино на закрытом просмотре… Теперь заворачиваем ее в фольгу и кладем в печь. Ждем тридцать, а может, меньше – я еще не профи в этом деле – минут. И идем в комнату.
Он открывает кухонный шкафчик, берет стаканы с этикетками разных сортов напитков.
Напротив стенных полок в комнате – тахта. Сиреневая, ворсистая. Я снимаю туфли и залезаю на нее с ногами. Володька подкатывает бар на колесиках. Бутылки позвякивают, разноцветные жидкости в них вздрагивают. У-уу, развращающий Запад!
– Я не спрашиваю, что ты будешь пить, потому что сам не очень-то в этих буржуйских напитках разбираюсь. Вот что это такое зеленое – змий зеленый? Пойдем по знакомому пути – джин с тоником.
Мы чокаемся стаканами – на моем этикетка скотча, на Володькином – «7» и через черточку – «ап».
– Зачем ты женился?
– Да так. Надо же когда-то жениться. Она хорошая девчонка. В Лесгафта учится, как я когда-то. Папан у нее заводной старик. Опять же – завкафедрой…
Ясно – Володька женился на папане. Ну и неудивительно! На такой, как я, он бы никогда не женился! И в кино про школу таких не показывают. Такие школьницы не предполагаются. Володька включает музыку. Демис Руссос. В начале лета во дворе все время крутили его пластинки. Фальцет циклопа заинтересовал меня, и я перевела несколько песенок – «Мы притворяемся, что конец не нашел нас». Могу себе представить советскую песню с таким текстом, ха-ха!
– Ты изменилась. Взгляд изменился. Ух ты, какая серьезная!..
Он целует меня. Сначала как бы шутя, потом сильно. На кухне выстрел.
– Кура!
Володька ругает курицу блядью, и мы идем есть. Курица потрясающая. Макаем булку в сок от масла и жира. Едим руками. Курица золотистая в фольге.
– Ну, а что мама, не очень против твоего романа?
Я не буду рассказывать ему о всех своих несчастьях. И он спрашивает не для того, чтоб мы дискутировали на тему «семья». Никогда мы не лезли друг другу в жизни. Ну, может, я хотела залезть в его, когда мы только познакомились. Он тогда мне сказал, что я маленькая и надо подождать. Приглашал меня в кино, гулял со мной изредка. Я так горда была, что у меня такой знакомый. Не то что у Зоей – она тогда уже с заводским Пашкой встречалась. А Ольга с нахимовцами бегала. Мать ее до сих пор мечтает, чтобы Олечка замуж за военного вышла. Я не люблю военных. Может, потому что настоящих военных, уже ставших ими, я не знаю. Курсанты из военных училищ все деревенские. Зимой мы катались на деревянной горке в Александровском саду. Напротив Адмиралтейства. Не успевали начать спуск с горы, как мальчик в распахнутой шинели «приклеивался» сзади. Я была наглая и самоуверенная пиздюшка. Одному из нахимовцев я сказала: «Скажите „говно“. А он ответил: „Ну зачем же так хрубо!“»
– Натали, ты блестишь. Дай – я тебя лизну.
Володька слизывает с моих губ куриный блеск. Потом с пальцев. Он берет их в рот и сосет. Может, он чувствует то же, что и я, когда член заполняет мой рот?… От этой мысли что-то сжимается у меня внизу живота.
Я мою руки, и Володька стоит сзади, вплотную ко мне. Просовывает свои руки под воду. Мы моем друг другу руки. И вот он уже поднимает их вверх по моим ногам, под платье, и трусики стаскивает. Я вздрагиваю от его мокрых рук. О, ему это очень приятно. Моя попа трется о возбужденный его хуй, который он, расстегнув джинсы, высвобождает из плавок. Треугольный хуй. У основания тонкий, а у самой головки очень толстый. Я отхожу назад и, держась за раковину, сгибаю ногу. Моя коленка почти на краю раковины. Хуй глубже входит в меня. Вода бежит. Я поднимаю лицо и вижу себя в зеркале. Какие глаза у меня черные! Володькино лицо спрятано моими волосами. Он шепчет мне в ухо, приговаривает: «Вот так, так… туда, да, туда…»
Мы целуемся в губы, повернувшись лицом друг к другу. Он проводит полотенцем между моих ног. Подбирает трусики, из которых я как-то умудрилась выйти.
– Мадам, это не ваша шляпка?… Идем. Ляжем и будем пить вино.
Белье на тахте в сиреневых же, как и плед, разводах. Я ложусь, закидываю руки за голову. Володька выходит из кухни с бокалами. Голый. Его хуй, не совсем еще сморщенный после оргазма, плавно покачивается над свисающими яйцами. Они у него громадные. И одно выше другого. Как гирьки старинных часов с кукушкой.
Володька любит ебаться при свете. Чтобы все видеть, смотреть и при этом гадости говорить, матюкаться. Мне было страшно с ним в первый раз. Он понял и успокоил – игра, мол, просто, и его возбуждает. Мне самой потом стали нравиться такие игры. Он швырял меня из стороны в сторону, бил даже. Не больно. Но буквально на миллиметр от боли. Хотелось даже чего-то еще… Мы лежали как-то в постели, и он уговаривал меня пописать на него. Я не соглашалась, хохотала, но потом – поддатая была – пописала. И, о ужас! – пукнула! Вскочила, убежала в ванную и заперлась. Он стоял за дверью и умолял открыть. Я открыла потом и увидела беспомощное существо, роста метр девяносто три, сгорбленного и дергающего свой хуй, из которого капала сперма.
Мы делаем по глотку вина, Володька забирает у меня сигарету. И вот он выше, выше поднимается надо мной, колени его уже по обе стороны моей головы. Он уже не Володя, а хуй и яйца. Как хочется надавить на них посильней, поймать перекатывающиеся шарики под кожей. Сильно-сильно сжать их. Володька убьет меня из-за боли. Поэтому я тихонько перебираю их рукой. А он говорит, что хуй очень идет моему лицу.
23
– Хочешь поехать со мной? Может, даже поможешь. Внимание отвлекать будешь.
Володька играет в преферанс. На деньги, конечно.
– Можно. Только не допоздна.
Он понимающе кивает головой.
– Я сам должен быть не очень поздно. Семейное положение обязывает.
Зачем человек сам себе лишние обязанности придумывает?…
Игроки не любят, когда девушки присутствуют. Володька взлетает на третий этаж блочной коробки новостройки. Я иду медленно. Слышу голоса сверху.
– …Да она не будет мешать, не боись.
– Сам за ней ухаживать будешь.
Володька окликает меня, подгоняет. Будто мы и не договаривались, что я пойду сзади. Неприятный голос спрашивает его: «А выебать ее нельзя?» Я вам выебу, суки!
Квартира похожа на ту, что мы только что оставили. Чемоданное ощущение. Будто только вселились или переезжают. А может, так оно и есть.
Все эти люди скрываются – от беременных баб, объебанных армяшек и иностранцев, милиции. Тип с неприятным голосом оказывается и внешне неприятным. Что-то мерзенькое в его роже. Рыжий, маленький. По кличке Дурдом. В лицо его так не называют. Гриша его зовут. Я его знаю. Приставал ко мне на Невском не раз. Фу, Гриша-Грыжа. Еще двое сидят за столом у окна. У одного волосы, как у Анджелы Дэвис. Второй на скандинава похож. И видно, что такой же высокий, как Володька. Из-под стола торчат ножищи в ботинках неимоверного размера. Володька представляет меня как подругу детства. Они смеются. Их он мне не представляет. Он с таким удовольствием отвечает на расспросы скандинава о баскетболе! Готов прямо тут же продемонстрировать прыжки под кольцом. Заискивает. Отыграться приехал.
Я сажусь в кресло. Ставлю свою сумку на пол. Ха-ха, знали бы они, что в ней учебники по физике, истории для девятых классов.
– Что будешь?
Дурдом открыл сервант с бутылками ключом из огромной связки. На хуй он меня спрашивает, раз такой злой? Я отказываюсь, и он швыряет мне журналы. «Плей-бой», «Хастлер», какой-то с оторванным
