сберегательной кассой.
Служебный вход в больницу в нашем парадном. Так что я даже пальто не надеваю – спускаюсь с матерью лифтом на первый этаж, поднимаемся на один пролет вверх: я в халате с мешочком в руках, мать в костюме. Проходим по коридорчику мимо кухни в приемную. Мать все знают, бумажки оформлены, меня ждут – «пока, мама»… Я всегда знала, что это женская больница, – одно время это был роддом, – но одно дело знать, а другое – попасть в нее.
Пиписысу, оказывается, надо брить! Медсестра дает мне станочек – хорошо, что сама должна это делать. В кабинете низенькая ванна. Медсестра включает воду, дает мне мыло – «встань, как подмываешься». Можно подумать, что все это делают одинаково, будто есть закон для этого. Поразмыслив, я ставлю одну ногу на дальний край ванны. Приседаю. Получается раскаряка. «Внутри сбрей, в промежности», – сестра подсказывает. Осторожненько надо, не порезать бы мою пиздусю. Я-то обрадовалась, хотела все волосики сбрить – хоть посмотреть на нее голенькую, с одиннадцати лет не видела. Но теперь уж неудобно, придется оставить дурацкую челочку.
Записав мой вес, давление, сестра спрашивает, есть ли у меня к чему-нибудь аллергия. Я бы сказала ей, но боюсь, меня и отсюда выгонят. Так что я помалкиваю. Она ведет меня через коридоры к палате.
Пять баб лежат, полусидят в койках. Шестая, между окном и дверьми, свободная – моя. Кладу свой мешочек в тумбочку рядом с кроватью. Сестра, представив меня как «пополнение», смывается. Бабы – на меня никакого внимания. Тем более что две дрыхнут, две шепчутся, а пятая, с капельницей, вообще, по- моему, еле дышит. Еще проходя по коридору, заметила, что многие разгуливают, так что я выхожу из своей негостеприимной обители. Дааа, женское царство. Только сюда ни один Дон Жуан не захочет проникнуть! Бабы-то все больные. У кого аборт, у кого внематочная, кто на сохранение, у кого-то выкидыш…
Курительная – бывшая ванная комната. Бабенки в ней прожженные, ну и, само собой, прокуренные. Дым над ними, сидящими на краях ванн, перистым облаком. Единственный стул занят бабой лет сорока с прической прославленной Брижит Бардо, успокаивающей плачущую девчонку.
– Ну, что он тебе теперь сделает-то! Все уже. Финита комедия.
Девчонка аборт, видно, сделала. Брюнетка с выжженной прядью машет рукой.
– Да ладно, я восемь абортов уже имела – и ни хера! А тем более ты молоденькая – срастется!
– Да он убьет меня! А что я? То он хочет, то он не хочет…
– Надо было не давать спускать в себя, пока не расписались.
Б. Б. хохочет на такое замечание.
– Надо было в ротик и кушать. Она калорийная. Ты вон какая худенькая, поправилась бы!
Стреляю сигаретку у имевшей восемь абортов. Мать недавно тоже устроила разговор на свою любимую тему о предохранении. «В тряпочку», – сказала, и «если он тебя любит, то поймет и позаботится». Я тогда ушла из комнаты. Она, конечно, и не представляет себе, что доченька ее хуй в рот берет (берет, берет – всем очень нравится. Володь-ка-баскетболист как-то под сексуальным кайфом бормотал что-то вроде «рот твой – пизда, пизда твоя, как рот».) Но «в тряпочку»… Это что же, он все время как ебется, должен думать о том, чтобы хуй свой выдернуть в тот момент, когда его как можно глубже хочется внутрь?! Мы дурачимся с Александром – он кончает мне на живот, разбрызгивает свою сперму над моим лицом. Но это игра такая, и от этого возбуждение нарастает, когда видишь белые, непрозрачные капли, выплескивающиеся на тебя. Из-за тебя.
– Не обязательно кушать, можно и в попку.
– Ой, у меня одна подружка в таком несчастье теперь из-за этой попки!
Может, это и не у подружки Б. Б., а у нее самой несчастье. Поэтому она и здесь.
– У нее муж армянин. Армяшки любят в зад засадить. Но он, видимо, не только свой хер ей засаживал! У нее теперь кишка вываливается. Должна все время подвязывать, и никакие лечения не помогают. Муж ее, конечно, бросил. Нашел, наверное, ослиху в Армении.
– Да кончай реветь! Вон тоже молоденькая, – с выжженной прядью кивает на меня – цветет и пахнет.
Действительно, какая я больная! Я как будто пятнадцать суток получила. А бабы все действительно страдают. Бледные, нечесаные. Когда у женщины непорядок с ее пиписькой, у нее обязательно, как после всенощной ебли, темные круги под глазами. Можно сразу определить, кто здесь на аборте, т. е. на два-три дня – они в больничных, застиранных халатах. Те, кто надолыне – в своих, домашних.
Мать ненормальная! Уже передала мне через нянечку бульон в баночке. Я хотела его вылить, но соседка по палате потребовала себе бульончик. Та, что была с капельницей, исчезла вместе с кроватью – кровать у нее особенная, видимо, была. Кроме меня, еще одна молоденькая девчонка, остальные в возрасте. Что они здесь делают? У них и климакс небось прошел. Старые тетки. И пизды у них старые. Болтаются между ног, как уши слоновьи – хлоп-хлоп. Но с другой стороны, есть ведь они у них! Моей матери скоро пятьдесят, но я не могу представить ее среди этих теток. Хотя она спала ведь с Валентином! И он кончал в тряпочку.
На ужин все бабы идут с пакетиками. Маслица в пюре добавить, в супчик сметаны, огурчик соленый к котлетке. Все из пакетиков, супругами их подвязываемых к веревочкам во время
После восьми тридцати «шляться» по коридорам запрещается. Все заваливаются в койки, и начинаются девичники. Таких откровений, такой ненависти не позволят себе на сеансах с психиатром! Фрейд, где ты?! Понятно, что все ведь из-за ебли, вот мужиков и поливают. Но как! А отношение к сексу… Это просто каторга для них! Может, оттого что им сейчас больно? – успокаиваю я себя. Мы с девчонкой помалкиваем, уткнувшись в книжки. Разговаривают «старушки». Но какое чтение?…
– Так я нашла у него слабинку – веночка у него, прямо у яик. Я руку просуну, повожу ей пару разиков – и он тут как тут – готовенький. А так всю ночь мудохать может, ни сна тебе, ни отдыха.
Вот идиотка, ей хочется, чтобы он кончил поскорей, отстал бы от нее. А что за муж у нее такой, если за столько лет (она замужем двадцать) не смог возбудить ее, удовлетворить?
– Хорошо, что ваш такой сговорчивый. У моей приятельницы дочь замуж вышла. Видный парень, в загранку ходил. Одета она была с ног до головы. Но он в этих загранках, видно, не только по тряпишным магазинам ходил, понахватался там всякого. И ей как-то, вернувшись, она матери-то, приятельнице моей, рассказала, стал свой хер, извините, в рот совать! Приятно ему, мол, будет. Девчонка, бедная, испугалась, а он не отстает – я, мол, тебя люблю, и ты, если меня любишь, то сделай мне приятно. Она удрала прямо ночью к матери. Вся в слезах. Мамаша ее, конечно, этого так не оставила и в суд на него подала…
Не сговариваясь, мы с девчонкой хохочем. Меня, правда, интересует юридическая сторона вопроса.
– И что же суд?
– Да какой там суд?! Этот сукин сын повесился!
Ни хуя себе! Вот что значит – «в извращенных формах»! И суд дело принял! Осудить его, значит, могли. Всех моих знакомых тогда могут судить не за фарцовку и тунеядство, а за то, что им приятно, когда у них хуй сосут!
– Да приятельница ваша и дочь ее варвары и убийцы!
Это девчонка не выдержала.
– А что же она, по-вашему, должна была его хер вонючий в рот себе засунуть?!
– Да как вам не стыдно только? И что за выражения вы употребляете? Оральный секс во все века существовал. Посмотрите на китайские гравюры. Вы и про остров Лесбос никогда, наверное, не слышали! Почитали бы книжки, пока здесь лежите и делать вам нечего…
Молчавшая до этого баба на самой дальней кровати вдруг достает бигуди из сеточки. Слюнявит пальцы, смачивает ими пряди волос и бигуди накручивает. И вкрадчивым голосом к девчонке обращается.
– Лесбос – это там, где… лизунчики жили, да? Уж извините, не знаю, как их правильно назвать. Вы, я вижу, образованная… Так у меня во дворе живет одна такая. Она, правда, не с себе подобными, а с кошечками. У нее есть шесть кошек.
Я сразу вспоминаю Колину девушку из Мухи. У нее, правда, собаки были на рисунках.
– Так сосед ее подглядел как-то, да и не раз, думаю, подсматривал, он малость того… странный
