И нерегиль вскинул ослепительно вспыхнувший в вечернем солнце клинок.
…Когда рядом с окружающими Двойной пруд кустами тяжело упало первое тело, веселящиеся гулямы сначала не поняли, в чем дело. И только когда над водой невесомо зашелестели распахнутые рукава, двор Госпожи заполнился дикими криками ужаса. Впрочем, они быстро стихли: всхлипывающие, придерживающие у поясов шнуры шальвар женщины оцепенело смотрели на окровавленные тела тех, кто их насиловал за мгновение до того.
…Айша сидела в мелкой воде пруда и, стуча зубами, пыталась свести на груди края нижнего платья. Ее руки дрожали, с подбородка капала вода — не отпуская одной рукой широкую золотую кайму, женщина время от времени начинала судорожно умываться.
Тарег постоял над ней — и тоже залез в воду. Присел рядом и прислонился, как и она, к мрамору бортика.
— Не холодно? — мягко спросил нерегиль. — Вечереет…
— Ххх-холоддд-дно…
Тарег поднял руку и потянул с куста чье-то осиротевшее покрывало. Сдернул с ветвей и укутал им дрожащую в воде Айшу. Подумав, обнял и прижал к себе:
— Так теплее?..
— Д-дда…
— Прости, задержался на перевале под Маджритом. Там лежал глубокий снег.
— Гг-где о-онн?..
— Фахр с женщинами Тамийа-химэ. Ему ничего не угрожает.
— А…а… о…о… онн-ни?…
Тарег промолчал.
Айша наконец-то набрала в грудь воздуха и протяжно, подвывая, по-бабьи заревела, тычась ему в плечо головой и шмыгая носом.
В ветвях раскидистой черешни ворковала горлица. Угу-гу. Угу-гу.
Легкий ветерок колыхал алый прозрачный шелк.
Угу-гу. Угу-гу.
За завесой раздались шорох и тихий звон — Айша пошевелилась и капельки подвесок в ее серьгах зазвенели.
— Прости меня, — наконец, послышалось из-за алой колышущейся стены.
— За что? — в голосе нерегиля звучало неподдельное удивление.
— За… тот фирман. Я… я не должна была им верить.
Тарег помотал головой:
— Тот указ спас жизнь тебе и мальчику. Если бы они не нуждались в вас для его исполнения, убили бы сразу. Но там стояли подписи Фахра и твоя — без вас указ бы потерял силу.
— Я уже сожгла его.
— Спасибо, — Тарег грустно улыбнулся.
— Что ты будешь делать дальше?
Тут он надолго замолчал.
За шелком снова зазвенело:
— Ты ведь… подгадал с моментом… правда?
Нерегиль резко вскинул голову:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты… дал им войти во дворец. А мог бы остановить еще на подступах, правда?
— Жалеешь, что сожгла фирман? — криво улыбнулся он.
— Я бы ни за что не согласилась на казнь братьев, — бесконечно усталым голосом проговорила Айша.
— Да, — согласился он. — Но их нельзя было оставлять в живых. Ты сама убедилась, на что они были способны.
Из-за занавеса раздался глухой смешок:
— И я бы никогда не позволила казнить семью аль-Кадира. А так — гулямы моих… братьев… перебили в тюрьме последних Аббасидов.
— Главных врагов твоего сына, — холодно поправил ее Тарег. — Уверяю тебя, они бы не были столь щепетильны, если бы вы с Фахром оказались у них в руках. К тому же гулямы твоих братьев убили не всех аббасидов. Под Нисибином молодой аль-Кадир собрал двадцатитысячное войско.
— Они их убили…
— А когда их привезли в тюрьму, ты думала, что ибн Бакийа приглашает Мусу на церемониальный ужин? Кто подписал указ об их взятии под стражу?! — голос нерегиля прозвучал неожиданно зло.
Айша вдруг разрыдалась за занавеской:
— Я… я не помнила… ничего не помнила… не понимала, что делала…
Тарег вздохнул, огляделся — никого — и откинул легкий шелк. И протянул ей платок:
— Пожалуйста, прости меня. Я не хотел тебя обидеть.
Айша благодарно кивнула и принялась сморкаться и осушать глаза. Потом вдруг вскинула голову, ошалело огляделась и придушенно пискнула:
— Ты… что?! Ну-ка опусти занавеску!
— Я хочу видеть твои глаза, когда буду рассказывать о своих дальнейших планах, — тихо ответил нерегиль.
Айша легонько отстранилась. Тарег усмехнулся:
— В столицу из степи прибыли еще две тысячи южан — теперь весь мой корпус при мне. Через пару дней к нам присоединится Тахир ибн Хусайн, и мы выступим к Нисибину. Там нам предстоит принять бой со сторонниками аль-Кадира. Мне привезти в столицу кого-либо живым?
Она опустила платок и прищурилась, раздувая ноздри и поигрывая желваками на высоких скулах:
— А надо?
— Я полагаю, что да. Ибрахим ибн Муса Ка’им должен умереть при свидетелях. Иначе его объявят каким-нибудь очередным пропавшим имамом.
— Тогда привези.
Он не отвел холодного взгляда.
— Обещаю — я не буду плакать.
Тарег серьезно наклонил голову:
— Хорошо.
— Как ты предлагаешь поступить с моим дядей?
Мухаммад ибн Бакийа бежал в Васит к своему племяннику. Но тот велел схватить его и заключить в тюрьму. И прислал ко двору исполненное покорности послание, в котором клялся поступить с мятежником так, как будет угодно повелителю верующих. Возможно, племянника ибн Бакийи вразумила публичная казнь другого его дяди, вазира хараджа: того раздели донага, изваляли в дегте и пуху, долго возили по улицам Мадинат-аль-Заура, объявляя об его измене престолу. А потом вывели за стены города в место Гвад-аль- Сухайль и посадили там на кол.
Тарег настаивал, чтобы казнь совершилась на площади перед воротами дворца, но молодой Аслам ибн Казман не поддержал его — сажать на кол внутри городских стен считалось плохой приметой. Преступники обычно умирали долго, в течение нескольких дней, и сыпали проклятиями — зачем нам слушать эти вопли? Так сказал эмир Исбильи, и многие его поддержали.
Памятуя о том споре с ибн Казманом — Айша еще сидела в своих покоях и никого не желала видеть — Тарег дернул плечом:
— А что предлагаешь ты?
— Казнить, — твердо ответила Айша.
— Но не вместе с Ка’имом, — поднял палец Тарег. — А то народ запутается. Нужно четко разделить:
