получаемого путем длительной алхимической возгонки, на стадии делания, в древних трактатах обозначаемой как «белая». Многие считали, что последнего камня философов, красного льва алхимии, венца делания не существует — мол, это всего лишь выдумка шарлатанов и вымогателей, охотящихся за сокровищами земных властителей. Однако Кассим аль-Джунайд знал, что это не так. Он пил эликсир по капле здесь, в аш-Шарийа — и полными глотками в Ауранне, пока пребывал в плену у сумеречников. И Кассим аль-Джунайд знал не понаслышке, что
Дождавшись, пока Тарег бережно завернет свое сокровище в рукав и покинет галерею, человек осторожно подошел к раздвинутым дверям.
За перилами свистел и бился ветер — обморочная глубина пропасти под стенами купалась в воздушных потоках. В раскалившемся докрасна закатном небе плавала раскинувшая крылья птица. В безоблачной желтизне висел орел — крохотный, черный, блаженно распластанный на поднимающемся из долин тепле. Далеко на севере снега ар-Русафа терялись в нестерпимом блеске, окутываясь безоблачными сумерками.
Женщина задумчиво теребила стриженую прядку на щеке, широкий рукав упал, обнажив тоненькое прозрачное запястье. Тамийа не носила ни колец, ни браслетов, и в плотных складках алой ткани ее рука казалась хрупкой, почти детской.
Джунайд переложил талисман в другую руку. Теплый воск расстался с влажной кожей ладони, и белая джубба шейха резко скакнула в глаза княгине и Майесе. Та подскочила, не сдержав вскрика. Тамийа лишь широко раскрыла глаза.
Потом повернулась к служанке и молча кивнула — оставь нас. С достоинством поклонившись, Майеса поднялась и утащила за собой белый с алыми розами шлейф платья.
Джунайд сел напротив супруги на расстеленную у перил циновку — на место Тарега. Женщина продолжала бесстрастно смотреть ему в лицо.
— Прости, если испугал, — усмехнулся наконец человек.
— Я должна простить тебя только за это? — прошелестела Тамийа-химэ в ответ и нехорошо прищурилась.
— Нерегиль служит престолу аш-Шарийа, — твердо ответил Кассим. — А я ашшарит. Все, что касается его, касается и меня.
— Я вольна распоряжаться моим имуществом как мне заблагорассудится, — Тамийа чуть наклонилась вперед. — И если я хочу преподнести подарок, я вольна одарить кого пожелаю.
— Зачем ему эликсир, Тамийа? — тихо спросил Джунайд.
Сумеречница нахмурилась и вздохнула. Затем отвернулась к свистящей высоте за перилами террасы. И, не глядя на мужа, ответила:
— А то ты, Кассим, не знаешь. Тарег-сама боится за нее, как я боялась за тебя. К тому же, начался Прилив.
И женщина вдруг улыбнулась и хитро покосилась на него. А Джунайд нахмурился, наклонился и взял ее за руку:
— Он хочет ребенка. Правда, Тамийа?
Изменившись в лице, она резко выдернула ладонь:
— Да, хочет! — ее голос звучал почти запальчиво. — Сколько раз тебе объяснять, Кассим? Мы, сумеречники, — природные существа! Мы принимаем и отдаем силу вместе с землей, нам не нужна любовь без продолжения жизни! Мы — иначе — не можем!
— Я помню… — начал было Джунайд.
— Тогда зачем ты спрашиваешь?! — ее начало разбирать не на шутку. — Что плохого он делает?! Что плохого в том, чтобы любить женщину, наслаждаться взаимностью и хотеть детей?!
— Она не просто женщина, Тамийа, — горько ответил он. — И он — не просто мужчина.
— Тарег пропустил уже три — три! — Прилива! Сколько ему еще ждать? А самое главное, чего? Что такого случится в ближайшее время, что его жизнь изменится бесповоротно?
— Так ты тоже знаешь, — усмехнулся Джунайд.
Тамийа резко отвернулась, так что мелкие розы в гребешке закачались, угрожая распустить прическу.
— Я в это не верю, — выдавила она, наконец. — Это слишком жестоко даже для людей. Как вы могли так… как вам только в голову пришло такое… Неужели Фахр…
И Тамийа обреченно покачала головой, поднося ладонь к щеке. По белой коже катилась прозрачная крупная слеза.
— Фахр?.. — вкрадчиво переспросил Джунайд. — О да, конечно, он сделает это.
Тамийа резко развернулась к нему лицом. И, встретив его горящий гневом взгляд, отшатнулась.
А Джунайд продолжил все тем же тихим страшным голосом:
— Фахр ад-Даула не будет таскать на веревке того, кто заменил ему отца, — это ты хотела сказать? Конечно, не будет. Он отпустит Тарега! Никого и ничего не послушает, подпишет фирман — а что дальше, Тамийа?! Что дальше?!
Выговаривая это, Джунайд все сильнее наклонялся к ее лицу — а она отстранялась, как от горячего дыхания пламени.
Человек безжалостно продолжил:
— Я тебе скажу, что будет дальше! Начнется такая смута, которой аш-Шарийа еще не видела! Государство рухнет! Все провалится в пропасть безначалия, люди будут резать друг друга с безжалостностью зверей, города погибнут в пламени, поля придут в запустение, отовсюду надвинутся враги и растерзают то, что не сумеют уничтожить сами ашшариты! А самое главное, Тамийа, самое главное — то, что нерегилю из этого котла не будет исхода! Он никуда не сможет деться, Тамийа! Он намертво, навсегда, навечно и накрепко привязан к престолу! И кончится все тем, что среди развалин и пустошей его поймает и возьмет на поводок какой-нибудь выскочка, разбойник и убийца, провозгласивший себя эмиром верующих и перерезавший менее удачливых претендентов! И у Тарега не будет иного выхода, кроме как подчиниться этому головорезу! Нравится тебе такое будущее, а, Тамийа?
Широко раскрыв глаза и тяжело дыша, сумеречница завороженно глядела в огненную круговерть распада и сумерек халифата. А Джунайд вздохнул, снова взял ее ладонь в свои руки, и уже более спокойным голосом сказал:
— Впрочем, я думаю, что до этого не дойдет. Все, что случится, случится гораздо быстрее, — правда, неизвестно, от чего Тарегу будет хуже. Ибн Хальдун прислал мне голубя с письмом. Там говорится, что наш упрямый и тугоуздый нерегиль перестал слушать голос рассудка и засучил рукава, обнажив руки, — теперь он ходит в дом к Великой госпоже, не стесняясь людей и молвы. А в ответ на предостережения крутит хвостом и грозится расправиться с врагами. Похоже, он всерьез решил, что в аш-Шарийа не найдется человека, который решится бросить ему вызов. Если так пойдет и дальше, случится неизбежное: их тайна станет достоянием молвы, огласка вызовет ропот, ропот произведет волнения, люди, узнав, что мать халифа взяла в любовники сумеречника, выйдут из повиновения и взбунтуются. На всех углах дервиши будут кричать о том, что аль-самийа захватили престол халифата и собираются посадить на трон отпрыска сумеречной крови, — и на этот раз люди им поверят. Ты понимаешь, что последует за этим, Тамийа?
Та лишь горько скривила губы — но ладонь не убрала. Пожав ее пальцы, Джунайд тихо сказал:
— Ты, конечно, понимаешь. Им откажут в поддержке все — и войска, и простолюдины. Восставшие ворвутся во дворец, низложат, а потом убьют Фахра и его мать — и Тарег не сможет защитить их. Против обезумевшей разъяренной толпы невозможно сражаться — тем более в одиночку. Его скрутят, бросят в зиндан и посадят на трон кого-нибудь из Умейя. И Тарегу очень повезет, если его избавят от пыток и публичного унизительного наказания. В аш-Шарийа за прелюбодеяние положена суровая кара…
— Неужели он этого не понимает?.. — эхом откликнулась Тамийа-химэ, роняя на алый шелк слезу за слезой.
— Я сам хотел спросить тебя об этом, — горько отозвался Джунайд. — Видно, он думает, что ему нечего терять. Но он ошибается, очень ошибается…
— А если… если он прислушается к предостережениям? Я могу… — Тамийа вскинула мокрое лицо и шмыгнула носом.
