— Десять тысяч джунгар?.. — подскочил Аммар. — Когда? Где? Откуда ты знаешь?
— Десять тысяч. Под Беникассимом. Не позднее следующей луны. Сказали силат[11], которые живут на соседнем плоскогорье, — сообщая все это, самийа отсутствующе хмурился и, закусывая губу, пытался найти новое место зажатой в пальцах черной ладье.
Бросив взгляд на доску, Аммар понял, что стоявшие с его стороны фигуры сделали ход — белый конь явно перескочил на другую клетку.
— Шайтан тебя возьми, Тарик! — рявкнул халиф. — Я никогда не видел, чтобы играли с отсутствующим противником!
— Почему это отсутствующим? — заорал в ответ самийа. — Ты вперся в мой дом, столкнул моего гостя с подушки, чуть не придавил его при этом задницей, мешаешь нам закончить партию и в довершение всего обзываешься на почтеннейшего джинна «отсутствующим»! Если ты ничего не видишь своими подслеповатыми человеческими глазенками, то это не значит, что вокруг тебя никого нет!
Аммар вскочил, как ужаленный.
— Прошу прощения, почтеннейший джинн! — пробормотал он, настороженно оглядываясь по сторонам.
Мудрые говорили, что силат недолюбливают людей.
— Сядь хотя бы на соседнюю подушку, о невежа! — прошипел Тарик. — И, во имя сторожевых башен Запада, молчи и дай нам закончить игру.
Халиф последовал совету самийа и стал в изумлении наблюдать, как белые фигуры сами собой двигаются по доске. Наконец Тарик сделал последний ход, прижал руки к груди и поклонился невидимому гостю. Джинн, кстати, выиграл.
— Он… ушел? — осторожно спросил Аммар нерегиля, который принялся собирать фигуры с доски.
— Ушел, — отрезал Тарик.
— Джинны — твои союзники? — благоговейно прошептал Аммар, перебираясь обратно на подушку.
Самийа поднял на него глаза, и взгляд его показался человеку очень уставшим:
— Аммар. Я хочу, чтобы ты понял одну важную вещь. В мире много сил и много существ, которые не просто не являются твоими союзниками, но и не желают ими становиться. Более того, некоторые из этих существ просто не знают о твоем существовании. И даже если узнают, то тут же забудут — потому что ты, Аммар, и твои дела их не интересуют. Мир не вертится вокруг твоей персоны — чтобы тебе ни плели по этому поводу придворные поэты. Да, иногда ко мне наведываются в гости обитатели города в скалах Мухсина…
— Там действительно город джиннов? — подскочил Аммар, загораясь нестерпимым любопытством.
— И не один, — устало ответил Тарик.
— Я думал, это сказки! — Аммар вскочил на ноги и забегал вдоль края хозяйского возвышения. — Я хочу увидеть этот город, самийа! Отведи меня туда!
— Аммар, я не смогу выполнить твой приказ, даже если ты мне пригрозишь распятием на мосту.
— Это почему еще?
— Потому что я в ответе за твою жизнь, — просто сказал нерегиль. — Силат тебя убьют, как только увидят. Они враждебно относятся к людям. Силат и меня предупредили только потому, что набеги джунгар их злят — степняки нагло прут через Мухсин и нарушают их уединение. И я прошу тебя именем Бога, которого ты чтишь: пожалуйста, не приходи больше ко мне ночью без предупреждения. Силат заглядывают ко мне на огонек, чтобы сыграть партию в шахматы, разнести мои неказистые рифмы или составить мне компанию в игре на арфе — но это не значит, что они готовы терпеть в этом доме кого-либо, кроме меня. И они считают эту долину своей — потому что жили здесь задолго до появления людей, распахавших здешние поля. Так что если ты опять вопрешься без приглашения и будешь вести себя как пьяный буйный муж на женской половине, они могут наплевать на мои просьбы простить твое невежество и невоспитанность и убить тебя.
Аммар подумал и сказал:
— Прости меня, Тарик. Я вел себя неподобающе и глупо.
— Даю тебе мое прощение, — вежливо склонил голову самийа.
Через четыре дня халиф приказал Тарику выступить с войском.
Вернувшиеся из степей разведчики подтвердили то, что самийа узнал от джиннов, — джунгары стронулись на север. Обитатели одинокого кочевья, на которое вышла конная полусотня ашшаритов, сказали, прежде чем умереть: в набег шел тумен Онгуджаб-нойона. И шел он на Апельсиновую долину — так джунгары называли окрестности Беникассима.
Самийа долго упирался и не желал брать с собой никого, кроме гвардейцев-ханаттани. Но их было всего четыре тысячи — и то с натяжкой. В прошлом походе степняки хорошо потрепали корпус «южан». Тарик, тем не менее, твердил, что лучше пойдет в бой с четырьмя неполными тысячами воинов, чем потащит с собой орду крикливого сброда, не знающего, что такое приказ или фланговый маневр.
«Южане», тем временем, прослышав об упрямстве Тарика, исполнились гордости и ходили среди других воинов аш-Шарийа, как павлины. Впрочем, ханаттани испокон веку считали себя лучшими из лучших — и нельзя было сказать, что в них говорили только самодовольство или гордыня. Корпус набирали из юных рабов, в возрасте от шести до десяти лет вывезенных из Ханатты или Хань, — отсюда и имя. Мальчиков воспитывали при дворце в истинной вере и в преданности повелителю верных. В школе халифа им давали прекрасное образование, а затем отправляли служить в гвардию. Прошедшие сквозь бури войн и жестоких походов юноши становились зрелыми мужами, которым халиф и вазиры охотно доверяли командование войсками и управление провинциями. По крайней мере половина наместников в аш-Шарийа были вольноотпущенниками халифа из числа «южан».
Так и вышло, что ханаттани сплотились вокруг самийа. А поскольку ястреб продолжал сидеть на наруче Тарика всякий раз, когда тот выезжал на коне на охоту или к своему повелителю, и ястребы Мерва служили самийа разведчиками и гонцами, то его скоро стали звать Ястребом халифа, а отличившихся в степном бою южан — «воинами Ястреба». И такое прозвание держалось за ними до тех пор, пока придворный поэт аль-Архами не сложил касыду в честь победы над ханом Булгом, ту самую, со знаменитым финалом:
И тогда на пиру, продекламировав эти поражающие сердца стихи, аль-Архами воскликнул: «Воистину, четыре тысячи храбрецов — как четыре стальных когтя на лапе гордого охотника!» И все подхватили: «Воистину, это так!» И с тех пор корпус ханаттани стал так и зваться — «Когти Ястреба».
И когда настало время идти к Беникассиму, Тарика насилу убедили взять с собой две тысячи конников из тех, что прибыли под стены Мерва по призыву повелителя правоверных. Аммар сказал:
— У меня нет другой армии, кроме этой! Ты просил у меня новых законов — я дал их тебе. Лепи из тех, кто пришел под мои знамена, солдат веры. Я даю тебе право казнить и миловать, награждать и наказывать.
Тогда Тарик согласился.
Джунгары наступали слитной гикающей лавой — огражденная горами долина покорно стелилась им под ноги. Копыта лошадей топтали ячмень и пшеницу, конники с улюлюканьем проносились среди низеньких оливковых деревьев, рядами высаженных на пологих склонах.
