Постепенно внешность моя стала трансформироваться. Грудь колесилась, чеканился шаг, и в голосе утверждалось повелительное наклонение.
Вскоре мое постоянство было оценено по достоинству, и мне посчастливилось не только слышать, но и видеть. А случилось следующее.
Этот эфиоп, спровадив великолепно использованную кастеляншу Жанну Бортовицкую, буквально четверть часа спустя вдруг постучался ко мне. Я открыл, а он представил мне Марианну — кассира компании Аэрофлот.
— Мы будем хотеть пожелать тебя на наш пати! — приплясывая, пролепетал загорелый гандурасовец.
Марианна же представила мне легкое антраша своими сочными плечами.
Не вдаваясь в подробности, я сделал шаг на встречу судьбе.
Потом мы сидели за столом, покрытым соломенной циновкой, и отцеживали каждый свой «Мартини» из каких-то фиолетовых мензурок, которые до краев были завалены кусочками льда. Надо сказать, что такая сервировка произвела на Марианну эстетический шок. Глаза ее опрокинулись, рот раскрылся: «Божественно!» — простонала кассир Аэрофлота и, прильнув к хозяину, возблагодарила его легким укусом в мочку уха.
Я взял приемчик на заметку.
Доминиканец одной рукой чистил мандарин, другой банан и исполнял свой монолог. Оказывается, в его стране (которую, кстати, можно объехать на мотоцикле за сутки) все происходит не так, как у нас, и причем, исключительно в лучшую сторону.
— У нас мужчина должен работай! — загибал свой двухслойный палец гватемалец (сверху шоколад, снизу взбитая малина).
Марианна запрокидывала голову, и ее припудренный кадык вожделенно трепетал.
— Женщина в нашей стране делай только один работа! — гнул второй палец панамец, и его размашистый шнобель вздергивался, как носовая часть набравшего рабочую высоту «Конкорда». — Понимашь какой, да?
В ответ Марианна, хлопоча ноздрями, стонала всей утробой.
Такими темпами они загнули все пальцы на руке этого аргентинца, и кассир оказалась на его коленях. Из одежды на ней оставалось нечто шнуркообразное с фрагментами мелкой сетчатки. Тщательно выбритые подмышки синели, как лунки на замерзшем пруду. Их жадные губы гонялись друг за другом, подобно двум ошалевшим лягушкам.
Я вскочил и, уронив стул, повис на дверной ручке. Но мой великолепный венесуэлец крикнул:
— Зачем?! Ты можешь исполнять свой мастурбейшен здесь! Это будет нас… Как это по-русски?.. Рабиозо!
— Развращать! — перевела осатаневшая Марианна и выплеснула свою грудо-сосковую смесь прямо панамцу в лицо.
И я расстегнул ширинку, повинуясь, как говорят в таких случаях, зову плоти.
Конечно, в этой компании отпетых трубадуров я играл только лишь вторую партию, да даже совсем и не партию, а так, тянул аккомпанемент, подкрашивая общий фон звуками своей дудочки… Нет, кажется опять хватил лишнего. Скорее, эдакой малюсенькой свирельки, которая и своего самостоятельного тона-то не имела, а служила всего-навсего обертоном в широком диапазоне латиноамериканского тромбона.
Но для меня это мое пустопорожнее выступление, внешне вылившееся в небольшой рой пятнышек на голубом паласе соседа, прозвучало как генеральная репетиция сольного выступления. И сейчас я расскажу вам, как я попытался исполнить арию отличника боевой и политической подготовки гвардии майора ВВС и как позорно сорвался на самой высокой ноте.
Дело выгорело к лету. Я пребывал в полнейшей готовности — поджарый, загорелый, свободный и при деньгах. Каприз случайностей — и вы счастливы!
Зарулил средь бела дня к приятелю. У приятеля неприятности — гость, майор авиации Дальневосточного военного округа. Летчик-ас, но на земле перебрал — и пас. Я примерил его форму, посмотрел в профиль — …! Посмотрел в фас — …! Обернулся кругом — класс!!! Оставил приятелю на пиво и вышел на бульвар.
Вечерело.
Включил турбины, лег на курс, перешел на автопилот.
Парю, обозреваю ассортимент: краснолицые нимфеточки на роликах, длинноногие кордебалеточки, образованные петербурженки и гости нашего города.
Вдруг прямо по курсу — великолепный фюзеляж.
Сближаюсь, захожу в хвост. Различаю детали, дедуктирую и суммирую:
Д: 34/165/57. Выглядит моложе. Умеет думать, чувствовать и соображать. С ч/юмора и в/образованием. Скорее классика, чем авангард. Создана для красивой, нежной и теплой дружбы в матримониальном аспекте.
Вираж — и я планирую по ее правому борту. У атакованной вспыхивают габаритные огни. Идем на вынужденную у кассы «Театра комедии».
Я (ровным голосом):
— Интересуетесь Мельпоменой?
Она (легким тремоло):
— Шекспир моя слабость!
Я (конфидециально):
— Адекватно. Штурвал МИГ-57-го, Шекспир и Прекрасная Незнакомка — все, что мне нужно от этой жизни.
Она (вскользь):
— Чего же не достает?
Я (гипнотично):
— Догадайтесь. С трех попыток.
Она (закатывая очи к небу):
— М-м?
Я (изгнав муху с погона):
— Буквально час назад выпустил из рук.
Она (на афишу):
— Ага?!
Я (постукивая пальцем по лбу):
— Всегда при мне… В подлиннике.
Она (хватаясь за грудь):
— Неужели же?..
Я (нависая):
— Угадали.
Она (обмирая):
— Не может быть!
Я (победоносно):
- «To be or not to be!» — утверждают великие!
Она (обвисая):
— Это так романтично!
Романтика — женский козырь. Мужчина (тем более в погонах) должен владеть инициативой. Молниеносно передислоцируемся в кафе «Емельянова уха». Ей коньяк, себе водку: 150 гр. против 300 гр. Для сопровождения два мясных ассорти.
Первый залп за проведение, что послало сие наваждение. О Элеонора! Второй, поинтимнее, за приятное будущее. Закуривая, перехожу к прозе: излагаю личную позитивную жизненную позицию:
— В жизни все должно быть, Элеонора! И быть все должно не иначе как прекрасно! Но прожить ее надо так, как подсказывает чистое сердце! То есть любить ближнего. Кто к тебе сейчас ближе всех — того и