— Сто пятьдесят «Столичной» и бутерброд с ветчиной, — суровым тоном сделал я заказ.
Бармен — молодой битюг в белой рубашке и при «бабочке» — уставился на меня и, растягивая слова, загнусавил:
— «Столичной» в ассортименте нет, имеется «Столбовая», «Смирновская», «Абсолют». Далее из крепких — «Скоч Виски», коньяк «Мортель»…
— Двести «Смирновской», — оборвал я его арию.
— Запросто, — усмехнулся битюг и достал из-под стойки граненый стакан.
— Закусона не маловато? — опять обратился он ко мне, укладывая на тарелочку бутерброд.
— Достаточно, — не смягчая тона, ответил я и бросил на стойку спасенный полтинник.
В данный момент мне было не до шуточек. На экране моего внутреннего взора под дулом пистолета стояла троица лжеконтролеров: «Итак, будем исходить из того, что в «магазине» моего ТТ шесть «маслят». Значит, разбираясь по-честному, выходит по восемнадцать грамм на брата. Ну, кто хотел взглянуть на мой студенческий?»
Я сгреб сдачу в кулак и, прихватив покупку, отошел к столику.
«Да… Здорово… Эффектно, примитивно и безотказно… Неужто так и надо? Боже Праведный, ну а ты что скажешь?! Что? Ударили по правой щеке, подставь левую? Ой, Вселюбящий, до чего ты наивен! Ты подставишь им левую щеку, а они звезданут тебя по яйцам! Лучше бы, Всемогущий, чем давать несостоятельные советы, стер бы всю эту волчью породу с лица земли! Ведь есть же достойные люди! Есть! Эх, Справедливейший, какая могла бы тогда воцариться жизнь на Земле! Не жизнь, а CONSENSUS OMNIUM! Вот буквально на днях произошел со мной случай, подтверждающий мою идею мирного сосуществования.
Случилось это на остановке «Пр. Луначарского». Вышел я из троллейбуса № 30, смотрю, в снежном вихре стоит человек. Одет как попало и во что придется. Заросшее лицо искаженно похмельной тревогой. Перед ним деревянный ящик, в таких перевозят овощи, а ему он служил прилавком.
— Ассортимент литературы! Подходим и выбираем! Одна тысяча вне зависимости от переплета! — выкрикивал человек свои рекламные тезисы и махал руками, как бы подгребая покупателей к своему ящику.
— Мамаша, не отворачивайся! У меня для твоей пипеточки сказка есть в стихах!
Я прошелся мимо и осмотрел выставленный товар.
В основном соцреализм, один зарубежный детектив и А.И. Герцен «Избранная проза» в мягком переплете.
— Не гуляем, не гуляем! — подбадривал уличный букинист. — Подходим и приобретаем.
Вообще-то, я не люблю современного торговца. Он тебе все готов продать, и ему совершенно неинтересно — надо тебе хоть что-нибудь. Ты должен у него купить, а иначе ты не человек! Их идеал личности — это некий идиот, который возьмет весь товар оптом по розничной цене. Убогие они люди, эти вечные узники рынка.
Но этот был не таков, не сидела в нем та безразличная алчность, которая коробит меня. Поэтому я вернулся и взял А.И.Герцена в мягком переплете.
— Почем классики у тебя?
— Рубль, елки-моталки! Все произведения сегодня по рваному! Без субординации!
Я открыл содержание, хотя уже решил, что возьму. Хотелось поговорить с человеком.
— Посмотри, посмотри, — ненавязчиво, без нажима продолжал он. — Я думаю, ты сразу оценишь. У метро тебе за пятнашку, извини меня, такую муть втюхают, а у меня библиотека. Говна не держим!
— Да, — говорю, доставая деньги, — изысканный у тебя вкус.
— Что ты! Всю жизнь собирал! Жаль расставаться, но сам понимаешь…
— Да понимаю, — отдаю ему рубль.
И действительно понимаю. Сам недавно продавал свои книги.
— Слушай, возьми еще одну, а? — воспользовался моей заминкой мужик и подхватил с ящика потертую книженцию с суровым названием «Дороги, которые не выбираем».
— Спасибо, но мне сейчас…
— Подожди, не торопись, — спокойно перебил он меня. — Я не для себя прошу, а для тебя. Первую страницу откроешь — очнешься только на последней!
— Правда?! — удивляюсь я.
— Чистая! Сам недавно перечитывал, не помню который раз.
— Знаешь…
— Я тебе гарантию дам, — опять обрывают меня.
— На сколько? — улыбаюсь я.
Мне совсем не неприятно его «втюхивание», потому что оно не ради наживы — жизнь заставляет.
— Хоть на сколько! Хочешь, завтра приходи на это место, если не понравится, плюнешь мне в морду!
— Вот это сервис у тебя! — уже смеюсь я.
— А хули, я людей уважаю! Ну хочешь, я тебе еще за рваный две отдам? Вот глянь! — и протягивает мне следующее произведение под еще более суровым названием — «Третьего не дано».
— Возьми, — совсем по-дружески просит он меня. — Мне как раз еще рубля не хватает. Промерз весь на ветру-то.
Я его понимаю. Стоишь вот так, посреди огромного проспекта, а вокруг ни одной родной души и на бутылку рубля не хватает. Тяжело. Достаю предпоследний рубль, отдаю.
— На, возьми просто так.
— А книжки че ж? Не нравятся? — огорченно спрашивает он.
— Да нет, просто мне их и положить-то некуда. Продай лучше кому другому.
— Погоди, — опять останавливает он меня, — давай тогда вместе выпьем.
— Ну зачем? Тебе небось самому мало будет, — отмахиваюсь я.
— Да не в этом дело! Что ты говоришь-то?! Ты ко мне по-человечески, а я что, хуже?! Ты постой пока у ящика, а я сейчас до ларька слетаю, у меня тут еще тара имеется.
С этими словами он выдернул из снега позвякивающую авоську и устремился к очереди ларьков.
— Хочешь, поторгуй! — крикнул на ходу.
Потом мы укрылись от ветра в ближайшем подъезде и Володя (таково было имя букиниста), отхлебывая водку из черной банки с белой надписью «BLACK DEATH», рассказал мне свою историю…
Да…
У всех у нас своя история, а вот конец один: заходит в подъезд хозяин со своим ризеншнауцером и вышвыривает вас на мороз, а холеная псина сжирает оставшуюся закуску.
Так что, Господь, если ты есть, то ты, конечно же, Вездесущий, а значит, слышишь меня: я пью за CONSENSUS OMNIUM!»
Обхватом пальцев я разделил стакан на две условные единицы и медленно поглотил первую дозу.
По общепринятым меркам пить я не умею. Я так не считаю. Просто моя мера лежит за пределом самоконтроля. Пока я себя контролирую, я пью умеренно, но стоит мне перейти эту неуловимую грань, я начинаю прикладываться без удержу до естественного изнеможения. И вот в этот отрезок беспамятства, от безудержности до изнеможения, я веду себя так, что у всех складывается мнение, что я не умею пить. А как я могу вести себя иначе, если я себя не контролирую?! Конечно, если начинать Новую жизнь, то лучше бы избавиться от этой фатальности, но только не потому, что кто-то считает, что я это делаю плохо, а потому, что из этого не выходит ничего хорошего. Ну а что может получиться хорошего, если человек, приняв несколько стаканов портвейна, начинает наконец делать то, что ему хочется и говорить то, что он про себя и про других думает?
«Дзинь!..» — встрепенулся колокольчик над открывающейся дверью.
Я отложил бутерброд и обернулся…
Мама родная!
