— одна из «лестниц» Алекса — парнишка и сейчас, если надо, лазает по этим веревкам вверх и вниз, что твой кочкодан… будто и не ослаб от голода. Ну, может, немного медленнее, чем раньше. У него таких веревок пять — с каждой стороны стены по штуке.
— А ну-ка! — прошептал Фриц.
И толчком ноги сбросил бухту в просвет между зубцами. Не успела она развернуться во всю длину, как Майер, сбросив шубу, уже соскользнул по стене, отталкиваясь ногами от кирпичной кладки. Наверх лезть не придется: надо ведь провести девчушку в крепость, значит, подойдут рядом к боковым воротам башни.
Девочка была от Фрица в нескольких шагах, когда вдруг качнулась в одну сторону, в другую и медленно осела в снег.
Фриц подбежал к ней. Личико, едва видное под платком, было совсем страшненьким, куда более худым и серым, чем у всех смолян. Глаза мутнели и закатывались.
— Эй, ты что?! — Фриц обнял ее, прижал к себе. — Сейчас пойдем в крепость. Там, у стены — костер. Будешь греться.
Поднимая девочку, он вдруг понял, что тишины вокруг больше нет. Мерный, густой гул все сильнее и сильнее наполнял воздух. Казалось, он шел сверху.
Майер поднял голову, но в небе было пусто. Тем не менее, по запорошенной снегом земле вокруг них двигались непонятные тени. Словно их отбросили громадные птицы, широко раскинувшие совершенно неподвижные крылья.
— Фрицы летят… — едва шевеля бескровными губами, прошептала девочка. — Бомбить будут.
— Вас? Что ты говоришь? — он уже совсем ничего не понимал. — Какой Фрицы? Я тут есть один Фриц.
Девочка ничего больше не сказала. Ее тельце, которое он поднял легко, будто оно ничего не весило, теперь вдруг потяжелело.
Девочка была мертва.
Фриц опустил ее, чтобы усадить на санки и довезти до ворот. Потом, выпрямившись, вновь глянул в небо. Гул утихал где-то вдали, и по-прежнему не было видно, что за птицы отбрасывают эти невиданные тени.
Фриц наклонился… и вот тут ему сделалось по-настоящему страшно. Рядом не было ни санок, ни девочки!
«Так, — подумал он, вновь хватаясь за веревку и с усилием поднимая себя по стене вверх. — Кажется, со мной начинается то же, что и с камрадом Александером… „Фрицы летят“… Померещится же такое! А я даже не успел сказать ей, что не умею летать… Ей? Что за бред… Ее ведь не было…»
Огненный вал
(1610. Ноябрь)
Еще летом воеводе доносили: из Риги везут долгожданные для поляков мощные стенобитные пушки. Однако с первой кулевриной приключилась незадача: огромная восьмиосная повозка, которую тащили двенадцать лошадей, заехала одной стороной в канаву; затрещали брусья, пушка тяжело скатилась на землю, и ее ствол глубоко ушел в болото, вдоль которого тянулась дорога… Решили пока с железной монстрой не возиться, и подождать второй и третий транспорты с еще двумя кулевринами.
А подождать пришлось. Затянули дожди, и дороги совершенно развезло.
Для крепости опасность отступила до наступления заморозков. Но теперь, к концу ноября, обозы с двумя осадными пушками добрались-таки до польских лагерей. С двумя, а не тремя, потому что ту, засевшую в болоте кулеврину — с легкой руки Лаврентия, человека не военного, за пушкой закрепилось имя «калибрины» — так вытащить и не удалось: была взорвана партизанами.
В крепости прибытия монстров ждали. Присутствие неведомого врага, той самой крысы, которая до сих пор оставалась вне досягаемости вездесущего Лаврентия, заставляло Шеина опасаться, что поляки узнают о работах, которые по его приказу велись все лето и отняли массу сил.
Кулеврины прибыли ночью. Со стены заметили движение в одном из польских таборов, том самом, где в последние дни снова кипели загадочные строительные работы. На разведку отправились Григорий с Санькой. Сначала было отчетливо слышно, как скрипит снег под полозьями — по нему волокли сани с чем-то очень тяжелым. Потом друзья разглядели на белом снегу нечто огромное.
— Пушки тащат, — сообщил Колдырев воеводе, уже занявшему наблюдательный пост на башне над Авраамиевскими воротами. — Я такие громадины и не видел никогда…
— Слава Богу! — воскликнул Михаил и перекрестился. И, заметив удивленный взгляд Григория, пояснил: — Слава Богу, Гриша, что я именно это место особо укрепить и приказал. План-то крепости крыса Сигизмунду отнесла, а вот что мы в этом плане изменить можем, не сообщила.
— Но, что бы там ни было, — сказал Колдырев, — а нынче рукопашная будет. Не избежать.
— Слава Богу, — спокойно повторил Шеин.
И впервые за долгое время Григорий увидел, как осунувшееся лицо воеводы озарилось радостью. Кажется, он догадался, почему. С самого начала осады Шеин ни разу не мог себе позволить самому ринуться в рукопашную сечу. Но если стена будет пробита и враг войдет в крепость — то святое право военачальника встать среди своих воинов.
Едва рассвело, воздух над крепостью потрясли громовые раскаты, и огромные ядра осадных пушек врезались в стену. Такого ни атакующие, ни осажденные еще никогда не слышали и не видели.
В лагере поляков расцветала оранжевая вспышка. Потом по ушам бил грохот, будто великан со всего размаху стукнул в исполинский барабан. И вот со стороны этой вспышки, по пологой дуге, оставляя за собой дымный след, летит стремительно, с небывалой скоростью нечто багрово-черное, круглое, смертоносное… Удар!!! Вздрагивает не только стена, не только крепость, но и сама смоленская земля.
При третьем залпе два многопудовых ядра обрушились на верх стены возле самой башни. В клубах рыжей кирпичной пыли едва можно было различить, как рушатся выломанные из стены куски, калеча собравшихся под ней осадных людей.
— Если схема крепостных стен верна, то скоро в этом месте образуется большая брешь. И тогда, ваше величество, ничто уже не помешает вам войти в этот Богом проклятый город. Вскоре можно будет начать атаку!
С этими словами мальтийский кавалер Новодворский обратился к Сигизмунду, когда обе кулеврины дали шестой залп.
Польский король следил за обстрелом с безопасного расстояния, с пригорка. В рассветном мареве, озаряемом огненными вспышками, проступала стена, ставшая для него роковым препятствием на пути к завоеванию Московии. Насупившись, сунув ладонь за отворот камзола, он смотрел на ненавистный город.
Русская интрига близилась к развязке. В Москве короля уже ждали — новые союзники. Союзниками его стали глупость, жадность и предательство, а пуще всего — трусость. Те, кто стоял за Сигизмундом Третьим, разъясняли ему в пространных и весьма откровенных посланиях на латыни, что русских легче брать не силой оружия. «Высокая цель по возвращению в лоно цивилизации огромных пространств, заселенных ныне схизматиками, принуждает нас полагаться на далеко не лучшие свойства слабого человеческого рода, к которым при других обстоятельствах мы выразили бы свое презрение. Finis sanctificat media»,[108] — писалось в тех посланиях. И прямо указывались контакты: Салтыков, князь Мосальский-Рубец…
Финальная часть интриги, в основе которой лежал страх разбаловавшейся боярской верхушки, что придет новый Грозный, сложилась в столь удачный для Сигизмунда пасьянс словно сама по себе.
Сначала выборный царь Василий отравил Скопина. Не сам, конечно. Царь… не возражал. Ему
