Стена

Владимир Мединский Стена

Автор выражает признательность:

ведущему специалисту Института российской истории РАН, д. ист. наук Людмиле Морозовой,

руководителю Издательства Московской Патриархии, протоиерею Владимиру Силовьеву,

капитану сборной России по историческому средневековому бою, руководителю центра исторического фехтования «Эскалибур» Андрею Зимину,

профессору Московской духовной академии, протодиакону Андрею Кураеву, писателю Виктору Ерофееву и, самое главное, Марине — за помощь, консультации и ценные советы.

Виктор Ерофеев Граница

Вместо предисловия

История — страна мертвых. Из нее, как из загробного царства, нет верной дороги назад, в пестрое жизненное пространство, где случай спорит с закономерностью, зло прикидывается добром. История умертвляет события и героев невозможностью воссоздать истину в полном объеме, сказать собирательную, объединяющую всех правду. Только взгляд с самого верха, формирующий священные писания, способен на окончательную твердость суждений, но даже они тонут в многочисленных толкованиях и апеллируют к конкретной исторической ментальности.

Остается одно — вера. История, как пасынок религиозного сознания, определяется верой и требует послушания. Не факты формируют веру, а вера оценивает факты. Поскольку в мире нет всеобщей веры, нет и всеобщей истории.

Однако из этого безвыходного положения есть блестящий выход. Мы любим байки об исторических мертвецах. Не знаю, существует ли история без личностей, но исторические личности — находка для автора. Твори. Выдумывай. Пробуй. Как предложила одна из исторических личностей, которая, впрочем, кончила плохо. Но всякий раз хочется надеяться на лучшее или хотя бы на понимание.

Я — не фанат исторического детектива, но сколько можно отказываться от того, что в классических формах сформировало твое историческое сознание, которое ты сам отчасти выбрал, а отчасти был избран им? Вот почему я готов к непосредственному оживлению героев и хорошей встряске самой истории. Более того, опираясь на популярные образцы исторических детективов, я вижу, что это — прямая дорога к авторскому успеху, к формированию собственной авторской личности.

Владимир Мединский написал книгу в лучших традициях исторического романа авантюрного жанра. Он выбрал прекрасную для детектива пору русской истории — Смутное время, которое само по себе представляет столь запутанную картину, что не поддается расшифровке. Знаток русской истории, автор взял на себя обязательство сделать каждую подробность убедительно достоверной. Детали одежды, еды, обрядов, мельчайшие подробности военной жизни — все радует пытливого читателя, который любит почувствовать собственным носом историческую пыль повествования.

В каждом достойном историческом романе есть что-то от радикального искусства комикса. Такое искусство не ценит полутона. Оно обрушивается на читателя со своей правдой о настоящих героях и подлых предателях, о вечной войне света и тьмы, к какой бы идеологии свет и тьма ни относились. У героев должно быть все красиво, вплоть до васильковых глаз, у врагов — жидкие волосы, склонность к пьянству и страсть к золоту. Кто-то скажет, что так не бывает в жизни. Но искусство детектива легко преодолевает бедность правдоподобия. Оно ищет лобового столкновения. Наши девушки прекрасны во всех отношениях, у врагов — продажные крали. Так ведь в «Тарасе Бульбе» этот прием никого не смущает. Да и враг — тот же, гоголевский. Ляхи. А за ними — вся Европа. Но с некоторыми немаловажными исключениями.

В «Стене» задача военно-патриотического детектива — угадай предателя — решена профессионально. Никогда не угадаешь, пока не дочитаешь до конца. От книги не оторваться. Описывая известные события героической обороны Смоленской крепости в 1609–1611 гг., Мединский складывает уничтоженные предательством трупы в таком порядке, не жалея даже самых трогательных созданий, что забываешь порою, кто с кем борется — хочется быстрее выйти на финишную прямую разгадки интриги. Как и полагается в классном детективе, эта интрига не ограничивается смоленским местом действия: она раскручивается в международном масштабе, затрагивает тайные могущественные секты, взлетает к помыслам Папы Римского, и таинственному флоту крестоносцев, опускается в подвалы, набитые не только порохом, но и золотом, — все будоражит воображение.

Но и сама по себе война, вплетенная в интригу предательства, показана масштабно, от Сигизмунда III Вазы, оказавшегося в книге в буквальном смысле голым королем, до наших, обрызганных вражьей кровью богатырей, от чванливых, заживо мертвых (и потому их совсем не жалко) врагов до вдумчивого, сверкающего очочками прародителя советского НКВДшника с нарочитым именем-отчеством, от европейского борделя до православных аскетов и схимников. Возможно, самым живым героем, не слишком затронутым поэтикой комиксов, оказался в книге не главный витязь Григорий, из типичного «МГИМОшника» XVII века превратившийся в воина, но человек с исторически мучительной судьбой, оставшейся за бортом повествования, — Михаил Шеин, смоленский воевода… Автор назначил своему герою яркую детективную судьбу, о которой мы умолчим.

Однако его реальный исторический «прототип» не менее интересен: остановив поход поляков на Москву, спасая жену и детей, раненый, он сдастся полякам в плен, окажется на долгие годы в темнице, вернется домой — и проиграет следующую войну. В зеркальном отражении истории он из героя-блокадника, защищающего Смоленскую крепость, превратится в неудачливого полководца 1632 года, осадившего Смоленск, — его казнят (по оговору, предвещавшему судьбы сталинских жертв) как… польского агента в 1634 году.

Страшно и непонятно Смутное время. В книге само слово «Стена» приобретает значение не столько крепостного сооружения, сколько символа раскола цивилизации на своих и чужих, словно мы повторяем уроки Данилевского и Шпенглера о несовместимости понятий. Но, невольно отвлекаясь на историю самого Смоленска, в голове рождается еще одна тема — тема границы. По какому такому рубежу она проходит? В книге монах авторитетно утверждает, что дело не в нации, а в вере. Только ли?

Граница между Европой и Россией до сих пор проходит не на карте, а в голове. Каждый ее вычерчивает самостоятельно. Идея «Стены» нередко похожа на ментальный реванш. Нас столько раз Запад выставлял дикарями и схизматиками, что хочется наконец развернуть пушки в другую сторону и подчеркнуть всю человеческую слабость тогдашней и всегдашней Европы. Молодой боярин Григорий, путешествуя по Европе, призван указать на моральную и физическую нечистоплотность континента, который в книгах своих путешественников столь жестоко высмеял и высмеивает нравы нашего государства — вплоть до сегодняшнего дня. И потому Григорий, показательный «советский» дипломат, местами, как мне казалось, словно переселившийся в XVII век из молотовского министерства моего детства, со страниц «Хорошего Сталина», видит не столько полотна итальянского Ренессанса и победы ученых, сколько грязные улицы Парижа, полные вони, и грязные папские намерения огнем и мечом выжечь неподвластное ему православие.

Однако соблазны Европы нежны и коварны. Они впиваются в душу не только целомудренной героини романа, но в «душу» всего пограничного Смоленска. Главный предатель «Стены» — это всего лишь отрыжка сомнений и терзаний будущей смоленской «шляхты». Только сорок лет польской оккупации — но как же их перекосило, этих смоленских людей! Ведь мы помним по воспоминаниям мемуариста Льва Эндельгардта, что, даже когда Смоленск перестал посылать своих людей в польский сейм и утратил статус города Магдебургского права, они еще весь XVIII век читали польские книги, желали жениться только на польках и