и были самые авторитетные в армии люди.
Такие ему не были нужны.
Он уже обладал единоличной властью. Но понимал, что на захватническую войну толкнуть командармов будет нелегко. Их мировоззрение отточилось в ходе Гражданской войны. Естественно, это было оборонительное мировоззрение. Мыслящая верхушка РККА, та, которую любили и которой верили бойцы, считала, что строительство на своей земле куда перспективнее захвата чужой. Из соображений международного престижа Сталин о крахе капитализма вынужден был говорить лишь как о результате войны, которую сами же капиталисты и развяжут. Руки его были таким образом связаны, и наступательных настроений в армии насаждать он не мог. Политработники и командиры легально воспитывали армию в духе несокрушимой обороны, а Сталин, скрипя зубами, вынужденно терпел это, подозревая, что и командармы терпят его лишь до поры, пока он верен кредо ' Чужой земли мы не хотим, своей и пяди не дадим '. За этой чертой их послушание могло завершиться. Хищники рвали мир на куски. Япония свирепствовала в Азии, Гитлер в Европе, Муссолини в Африке, а он через головы своих миролюбивых командармов не мог даже подобраться к столу, за которым сговаривались о разделе планеты. (До утра 22 июня 1941 года он так и не понял, что Гитлер и не думал с ним делиться.) Чтобы добраться до стола, эти головы, этих гуманистов- интернационалистов надо было убрать. А заодно их друзей. А заодно всех, кто не поверит их виновности.
На этом выстроилась массовость репрессий.
Гитлер, захватив власть, не стал рассчитываться со всеми. Из массы социал-демократов и коммунистов в лагерях смерти он уморил одиннадцать тысяч функционеров. Остальные не осрамили германскую доблесть в 'стальных когортах' вермахта. Там они гибли, а не в лагерях смерти. И в плен сдаваться не спешили: ведь фюрер сразу повязал их кровавой порукой и в глазах русских сделал всех на одно лицо. Он с самого начала повернул войну так, что сделал германский народ заложником. Творя то, что творили на просторах России, немцы обречены были драться насмерть. И убежденные нацисты и их убежденные противники. Так и дрались. Кому хотелось допустить в опрятные германские городки досыта напоенного ненавистью российского солдата…
Одиннадцать тысяч уничтоженных Гитлером врагов нацизма никоим образом не должны противопоставляться миллионам сталинским жертв. Для обоих люди были материалом. Гитлер умерщвлял так же бестрепетно, но вдохновляясь иными критериями. Будучи весьма преувеличенного мнения о своих полководческих способностях, что и привело блицкриг к провалу, капрал все же понимал: не любого назначишь полководцем, не любого даже выучишь. И действовал осмотрительно.
Но Сталин не был и капралом. Выдвижение кадров в СССР, весь этот формальный анкетный подбор, говорит скорее об обратном. Вождю от исполнителей нужна была прежде всего личная преданность. Да и то по использовании знавшие слишком много подлежали уничтожению независимо от ранга. РККА не устраивала вождя именно в плане личной преданности, так как творцом ее (как и творцом Октябрьского переворота, как и творцом Брестского мира, и профсоюзов, и оживления железных дорог, и многих иных дел) был Троцкий. Одного этого Сталину хватало, чтобы ненавидеть армию и подозревать, что она состоит из ставленников Троцкого (кроме партизан Первой Конной.)
Гражданская война не обогатила Сталина военным опытом, но развратила еще больше вседозволенностью так называемой революционной законности. Уж это он постиг. С Царицина начинаются его комиссарские подвиги. Первые жертвы сталинских репрессий - царские офицеры на службе РККА. Он грузил их на баржи и топил в Волге. Грамотные военные мешали партизанщине. Сталина и Клима Ворошилова из Царицина пришлось убрать и восстанавливать положение отчаянными усилиями. Этого вождь никогда не забыл Троцкому и Склянскому[19].
Убыль кадров в Гражданскую войну вынудила прибегнуть к сталинскому комиссарству на Южном фронте, где он, при желании, мог бы выучиться хоть азам военного дела у полковника царской службы и будущего маршала Егорова. Но Егоров сильным характером не обладал, о сталинской практике в Царицыне, служа и там под началом Сталина, знал не понаслышке и, как офицер царской армии, попросту боялся этого монстра. В спорных случаях он оставлял Сталина перед лицом Троцкого, председателя РВС, а тот обладал достаточной властью, чтобы заставить выполнять свои приказы.
Последний класс своей военной церковно-приходской школы Сталин прошел в Первой Конной, где самодурство его расцвело до степени неподчинения приказам по фронту и споспешествовало (чтобы не сказать больше) провалу наступления на Варшаву. Сталинский дилетантизм органично вписывался в партизанщину слесаря Ворошилова и едва грамотного вахмистра Буденного. О Буденном же Жуков написал, что он
'…умел разговаривать с бойцами и командирами. Конечно, занятий, учений или штабных игр с личным составом он сам не проводил. (Конечно! Каково? - П.М.) Но ему этого в вину никто не ставил'.
Сколько здесь всего, в этой фразе… Особенно, если учесть, что написана она еще при жизни заслуженного коневода (кстати, пережившего Жукова). А ведь речь идет о том, кто стал маршалом в обгон не ставших маршалами Уборевиче и Якире, Вацетисе и Каменеве (двое последних были главнокомандующими в Гражданской войне).
К Буденному вернемся, когда начнутся кровавые игры Отечественной войны. Маршал, не способный провести штабной игры, назначен был руководить стратегическими направлениями - Юго-Западным (и, особенно, Резервным фронтом) в 1941-м и Южным в 1942-м, неизменно с гибельными результатами.
Пока обратимся к присвоению первых маршальских званий. Почему именно Ворошилов-Буденный- Тухачевский-Егоров-Блюхер?
Но сперва все же надо хоть кратко напомнить о методах и этапах восхождения Сталина.
В отличие от Сталина-интригана, Сталин-политик ничего выдающегося из себя не представлял. Это показано было еще Эрнстом Генри (псевдоним журналиста С.Н.Ростовского, писавшего на международные темы). После публикации книги Эренбурга 'Люди, годы, жизнь' сделалась, как говорили романисты прошлого, неловкая пауза: все ждали обещанных Эренбургом откровений о Сталине. Или, как минимум, оценки сталинской деятельности. Эренбург с его громадным талантом публициста мог попытаться это сделать. Он даже из единичных разговоров выжимал в своих 'Годах' гораздые результаты.
Эренбург этого не сделал. Обошелся общими фразами. Не мудрено. После осуждения культа личности на 20-м и 22-м съездах начался откат, и затрагивать эту тему стало боязно тому, кто желал опубликовать итоговую книгу своей жизни.
Тогда оценку Сталину, как мог, дал Эрнст Генри. В 'Открытом письме', широко разошедшемся в Самиздате, он упрекнул Эренбурга в уклонении от темы и перечислил девять известных просчетов Сталина- политика, любого из которых в демократической стране было бы довольно, чтобы допустивший их деятель навсегда сошел со сцены. В частности, существенно то, что именно его усилиями Гитлер пришел к власти, так как Сталин, определив германских социал-демократов в 'социал-фашисты', запретил коммунистам любое сотрудничество с ними. Так-то Гитлер и получил большинство при голосовании, а там, не медля, уничтожил и тех, и других..
Здесь не место говорить о других просчетах Сталина. С точки зрения достижения своих целей, просчетов он и не допустил, так как никаких целей не преследовал, кроме одной: оседлания страны и укрепления режима личной деспотии. Великий Сталин - это им самим созданный кровавый миф. Великий полководец, великий государственный деятель, корифей наук… Смешно.
Но великий интриган Джугашвили - это правда и это совсем нэ смешно. Интриган взобрался на вершину государственной власти и получил возможность действовать там по-азиатски в масштабах, неведомых европейской истории. Восточная непроницаемость и вкус к коварству в сочетании с широчайшим социальным движением дали уникальный по уродству сплав. Все, что Сталин ни делал, он делал для создания образа вождя. В потребностях был скромен, в средствах неразборчив. Надо выдвинуться - что ж, и мокрое дело годится. Восхождение начал с убийства инкассаторов не из корысти. Утолением нужд вечно пустой партийной кассы обратил на себя внимание руководства социал-демократов, чего и добивался.
Введенный в ЦК, он переключается на дело опасное, но не чреватое опасностью для жизни - издание нелегальной газеты. (Он же и выдал охранке эту великолепно упрятанную типографию).
Не останавливаясь на всех этапах его восхождения, отметим лишь партийную кличку, ее он, известный дотоле под разными именами, закрепил не ранее того, как уверовал в Ленина. Именно Ленин,
