фунтов клубней… В тех залах — хлопковые и рисовые поля, а перед нами — нива.
Ермоген Аркадьевич, неужели это пшеница?
Она… А что? Недурна?.. В условиях нашей средней полосы можно было бы… простите: можно будет, при соответствующей обработке почвы, снимать по три урожая в год. Триста пятьдесят пудов с десятины в среднем… Разумеется, с каждого урожая… Но, товарищи, все это мы еще успеем рассмотреть, а сейчас — идемте, идемте!..
В дальнем углу пшеничного поля была квадратная яма. Теряясь в темноте, вниз уходила лестница.
— Здесь придется зажечь фонарики: ступени крутые… Их семьдесят две. Потолок низкий… Это я предупреждаю главным образом вас, Степан Максимович.
Лестница вышла в туннель, который под сильными уклонами расходился в обе стороны. От него отделялись многочисленные проходы в узкие галереи. Стожарцев свернул направо. Изваянные самой природой фантастические каменные химеры, драконы, сказочные звери, вырванные из мрака, то нависали над головами, то угрожающе поднимались из базальтовых обломков.
Мы сейчас находимся в нижнем ярусе лабиринта… Осторожно, здесь снова будут ступеньки, а там уже выйдем в прямой коридор…
Димка! Это подземный ход, где я сегодня была!.. Как же это получается?
— Не может быть, Валь… Наша-то бухта — где?.. — Что вы сказали, Валя? Вы здесь были? Сегодня?!
— Да. После того, как свалилась в колодец на «сахарной голове».
Стожарцев вопросительно взглянул на девочку, затем на капитана. Мореходов кивнул:
Валюша, расскажи Ермогену Аркадьевичу…
Ну, теперь мне все понятно, — улыбнулся Стожарцев, выслушав Валин рассказ. — Видите ли, вы и правы и неправы: дело в том, что этот коридор является продолжением того. Они тянутся по обе стороны нижнего яруса лабиринта… Но, друзья мои, это значит, что вы разгадали и тайну механизма!.. Что ж! Со входом вы уже ознакомились, сейчас увидите выход…
Ермоген Аркадьевич, а что это — тот колодец, там в подземелье?
Милая Валя, к величайшему моему сожалению, не могу удовлетворить вашу любознательность. Могу сообщить, что диаметр колодца — четыре сажени девятнадцать вершков; глубина — двадцать шесть саженей два вершка; причем уровень — неизменен. Температура воды четырнадцать градусов Реомюра. И на этом мои сведения о колодце исчерпываются… Затрудняюсь даже сказать, природное ли это образование, или человек приложил-таки здесь свою руку… Этот колодец — одна из не разгаданных мною тайн острова… Да! Забыл сказать, что вода в колодце на одном уровне с поверхностью озера Сновидений.
Капитан остановился:
Озера Сновидений?!
Так я назвал озеро на северной оконечности острова… Видите ли, дорогой капитан, я не уверен, стоит ли вообще об этом говорить — в конце концов все это так неопределенно, а может быть, даже и вовсе субъективно…
Если вы имеете в виду овальное озеро с водопадом, то я убежден, что все, относящееся к нему, даже самое как вы выразились субъективное, очень важно!.. Ермоген Аркадьевич, почему вы его так назвали?
Я очень крепко сплю и почти никогда не вижу снов. А когда мне приходилось останавливаться на ночлег на берегу озера, я обязательно видел какой-нибудь сон… Ну вот это и дало мне повод назвать озеро именно так…
Стожарцев помедлил:
— Я сейчас вспомнил о другом… Несчетное количество раз побывал я на озере, и три или четыре раза был свидетелем странного явления, необъяснимого феномена природы, если хотите… Капитан, не приходилось ли вам, там, в России, выйдя в один из прекрасных августовских дней из дома, обнаружить вдруг, что воздух напоен ровным, негромким, совсем негромким, но все же достаточно отчетливо слышным жужжаньем? Я не энтомолог и не знаю, что именно происходит в эти дни — может быть, роятся пчелы или дикие осы, не знаю… Я слышал это у себя на родине, в Саратовской губернии… Вы никогда не замечали чего-либо подобного?
Ну как же, как же, замечал, конечно… И знаете где? Под Ленинградом! Да, да, километрах в сорока от города, в сосновом бору. Я заметил это, шагая по лесу… Именно так, как вы говорите — очень негромкое, но отчетливое жужжанье, источник которого невозможно установить… Я услышал его в лесу, но продолжал слышать, когда вышел из леса и пошел проселком через поля. Впечатление такое, что звук сопровождает вас, движется вместе с вами, как будто звучит сам воздух. Ну и что же?
Похожее явление мне приходилось наблюдать в районе озера. Но только звук был иной, непрерывный, слегка вибрирующий металлический звук довольно высокого тона…
Черт возьми! — пробормотал капитан. — Простите, вы купались когда-нибудь в этом озере?
Много раз. А что?
И ничего при этом не замечали?
Н — нет… А что именно я мог бы заметить?
. — А вот тогда, в те именно дни, когда вы слышали этот странный звук, тогда вы не купались, не помните?
— Не помню… Кажется — нет. Впрочем, не скажу наверняка, не помню!.. Но мы у цели, вот и знакомый вам знак.
Подземный ход упирался в тупик. На стене был круг, и в нем изогнутая линия… Вдоль стены лежали деревянная лестница и стальной брус.
— Обратите внимание, как обдуманно: там, у «сахарной головы» — вход; изнутри открыть люк нельзя — вы, Валя, в этом убедились… А здесь — выход по тому же принципу: вы поворачиваете букву «S» и проваливаетесь… А оттуда — также не открыть. В первый разя на эту удочку и попался: чтобы добраться домой, пришлось карабкаться по скалам. Но теперь нам не придется этого делать — мы заклиним люк и спустимся по лестнице.
Но зачем же так сделали, не все ли равно, где выходить?
Далеко не все равно. Чтобы попасть из одного конца коридора в другой, нужно проходить нижний ярус лабиринта — лестница, по которой мы спустились, сделана позже, вероятно тогда же, когда и лаборатория, а нижний ярус во много раз запутаннее верхнего. Есть совершенно непроходимые галереи, глубокие ямы, места, где порода обваливается…
Но там всюду указатели!
Ложные… Человек, попавший туда, был почти обречен — и там в галереях имеется слишком даже достаточно доказательств этого… Степан Максимович, я заклиню люк, а вы, будьте добры, опустите лестницу…
Путешественники оказались в полузатопленном гроте. В широкую арку врывались золото заходящего солнца, рокот прибоя, крики чаек, пенные брызги… Вода между валунами, покрывавшими дно грота, мерно колыхалась, повторяя движение волн.
На груди океана солнце лежало расплавленной медью. А в полутора кабельтовых — «Бриз»!..
Бинокли приближают его — он тут, совсем рядом… Флага нет. Изрешеченная пулями дверь люка болтается— то открывается, то закрывается. Трап спущен, возле него — ялик. Стекло иллюминатора кают- компании разбито. На юте сломаны поручни.
На баке — матрос. Сидит, прислонившись к мачте, на раскладном стуле… Жует жвачку. Через плечо — автомат… Сколько часовых? Не больше двух, наверно… Интересно, когда у них происходит смена?
— Что ж, Максимыч, как стемнеет — рискнем?
— Почему «рискнем»?.. Вышвырнем за борт — и все! Максимыч, прижимаясь к стене, выглядывает из пещеры: выбраться отсюда — пустяк; до «Бриза» вплавь — минуты четыре, пять… Волнение — самый раз: плыть не помешает, а поможет подобраться незаметно… Кажись — полный порядок… Постой, постой!.. Согнувшись, перешел на другую сторону, снова выглянул: да, это самое место и есть!.. Боцман тихо свистнул.
