Где скрыла от тебя таинственная ряса
Празднолюбивого ханжу и ловеласа…
Ты слушаешь - горишь и гаснешь, как заря…
Как угасает все прекрасное на свете…
Две бабушки мои… Одна, как на портрете,
В роброне с кружевом и с лентой голубой
Поверх напудренной прически величавой;
Вся - молодость и жизнь; усмешка на губах;
Сапфира перелив в разнеженных глазах,
Полузавешенных ресницею лукавой…
Другая бабушка отцветшую красу
Прикрыла, как могла под скадками капота,
Под одногорбыми очками на носу.
Прямою сверстницей невозмутимых Парок,
Старушка тянет нить из вечного мотка…
И спицами стучит, и пятку у чулка
Спускает бережно… Давно оплыл огарок;
Давно внучата спят… Не спит из них один:
Упорно он глядит на блещущие спицы,
На чепчик бабушки, на белые ресницы,
На губы сжатые и впадины морщин.
О, многое с тех пор для внука миновало,
И много прожил он и дум, и чувств, и дней;
Но как жалеет он о бабушке своей
И скромной комнатке, где п'од вечер все спало!
И вы, в толпе теней, друзья моей весны,
Былые спутники на жизненной дороге!
Сошлися весело на школьном мы пороге
И смело в путь пошли, судьбой увлечены.
Я отставал от вас: одни вслед за другими,
Умчалися вы в даль и скрылися из глаз,
Но след ваш свеж еще, и догоню я вас
У общей пристани, за гранями земными.
Последним перегнал меня недавно - ты,
Поклонник пламенный и мученик искусства:
Не мог ты подчинить труду живого чувства,
Рассудком обуздать не мог своей мечты -
И пел, что пелося, без ладу, без разбора,
Как малое дитя, едва ли разумев,
Что есть условный строй, наслушанный напев…
Не мог перенести ты злого приговора
Заносчивых судей; доверчивый поэт,
Ты видел в г'аере Ахилла гнев и силу,
И - грустно вымолвить - сложил тебя в могилу
Нахальной выходкой журнальный пустоцвет.
Но суд потомства чужд служения кумиру;
Над урною твоей, непризнанный певец,
Повесит он и твой поруганный венец
И робкою рукой настроенную лиру.
Мир праху твоему!
Отшельник старый, дед…
Завален грудой книг в невзрачном кабинете…
Науки труженик, запутавшийся в сети
Сухой схоластики, ты мистицизма бред
Считал за истину, конечную идею
Искал в среде, где нет начала и конца,
И солнцем признавал лампаду мудреца…
Ты истину узнал, представши перел нею…
Поникшее чело, из-под склоненных век
Едва приметный взор, не прежний, горделивый,
А взор сознания, спокойно прозорливый,
Все говорит в тебе: 'безумен человек! '
Две тени, две сестры… Одна - дитя душой,
С слепою верою в прекрасное, благое,
В земное счастие, в призвание земное,
В любовь, в поэзию - во все, что у другой
Тяжелым опытом навек убито было,
Во что поверила когда-то и она,
Но что в ней осмеял рассудок - сатана,
Что сердце прокляло, презрело и забыло.
Проносится она, несхожая чета,
Как воплощение насмешки и восторга,
Порыва и любви, презрения и торга, -
Жизнь - как была, и жизнь - как светлая мечта…
Мечтою жизнь была и для тебя, мой милый,
Мой незабвенный друг, товарищ бурных лет,
Загадка, для какой разгадки даже нет…
Порою юноша, порою старец хилый,
Порою твердый муж совета и труда,
Порой изнеженный, ребячливый сангвиник,
В душе христианин, в привычках истый циник,
Раскошный цвет ума, увядший без плода!
Ты всех спокойнее… ты, окруженный сонмом
Полуночных теней, попрежнему мне мил,
Ты будто говоришь: 'Я верил и любил -
Я верю и люблю… Помолимся и вонмем! '
И следом за тобой мелькают все они,
Все, сердцу моему знакомые, родные, -
Былые образы и призраки былые.
Как над могилами блудящие огни,
Они колеблются и теплются уныло,
И в этих огоньках и в каждой вспышке их
Горит частица дум, частица чувств моих,
Упавшая слезой над свежею могилой.
Толпой у моего бессонного одра
Сбираетеся вы, возлюбленные тени,
Когда раскинет ночь мерцающие сени
И полы темные небесного шатра.
Все вы вокруг меня, вы живы, вы воскресли.
