Повод был хороший; праздничное застолье, мысленный снимок, замороженный во времени, который потом можно будет вспоминать с радостью. В столовой играла музыка — «Дон Жуан» Моцарта. Ария была ей незнакома, но слушать ее было приятно. Рядом находился человек, которого она начинала любить по- настоящему. Он постоянно удивлял ее: своим умением готовить, фанатичной любовью к Моцарту, дружбой с чернокожим, способностью шутить. Тобела с таким достоинством скорбел по Мириам Нзулулвази, что ее отношение к нему полностью переменилось! Неделю назад в самолете ей страшно было смотреть на этого человека и думать о том, что у него за плечами, но сейчас, после разговоров на веранде, когда он описывал ей свою жизнь, в ней крепла нежность к нему. А когда он рассказал, как познакомился с Мириам и как расцветали их любовь и дружба, Аллисон с трудом удалось сдержать слезы. Он собирался подать документы, чтобы усыновить Пакамиле. Он многого ждал от будущего и от всего мира. То было чудесное мгновение, растворившееся в бокале красного вина.
Потом Аллисон решит, что так ничего и не услышала. И даже если бы услышала, ее непривычное ухо не отличило бы тихий звук от других, а ее сознание не зафиксировало бы опасности.
Мпайипели реагировал молниеносно: только что он сидел в кресле рядом с ней, а в следующий миг он метнулся в сторону гостиной. Дальше многое произошло одновременно. Хаос, неразбериха, шум — лишь спустя какое-то время Аллисон удалось хоть как-то вычленить отдельные события. Сначала глухие удары, потом сухое стаккато выстрелов — стреляли из пистолетов с глушителями. Загрохотал перевернутый и разбившийся журнальный столик. Мужские крики, похожие на стоны раненых животных. Она очнулась на пороге гостиной; было темно, свет падал только сзади, у нее из-за плеча, и она ничего не видела, кроме катающихся в полумраке теней.
Мпайипели и какой-то человек были на полу, они извивались, сражаясь не на жизнь, а на смерть, между ними блеснула полоска стали. Еще один человек, высокий, сильный, целился в клубок на полу из пистолета — к стволу был привинчен глушитель. Он действовал спокойно и расчетливо, терпеливо выжидая, чтобы не попасть в своего товарища.
А потом появился ван Герден. Аллисон не заметила, когда он вышел из кухни. Не знала, что он проник в коридор через другую дверь. Только когда высокий положил пистолет на пол, она поняла, что ван Герден приставил к его виску охотничью двустволку. Потом он крикнул ей:
— Аллисон, иди на кухню и закрой дверь!
Но она словно приросла к месту. Почему она не могла шевельнуться? Почему не могла реагировать? — спрашивала она себя и ван Гердена спустя много недель после случившегося.
Мпайипели и тот, второй, встали, глядя друг на друга; у его противника с ножом были узко поставленные маленькие глазки и толстая шея на массивных плечах.
— Крошка! — позвал ван Герден и бросил что-то через всю комнату.
Крошка ловко поймал брошенное. Крошка! Все мигом двинулось в обратном направлении, скатилось в древние времена. Толстошеий произнес: «Амзингелли», опустив голову и размахивая перед собой ножом.
— Умзингели, — проворчал Тобела, поправляя произношение, а потом добавил что-то еще мягче, гораздо мягче.
— Ты на каком языке болтаешь, черный?
— На коса.
Она никогда не забудет выражения лица Мпайипели, на которое падал свет из кухни. На нем было непередаваемое выражение, сродни вдохновению. А потом она увидела, что он поймал из воздуха — ассегай, тот самый, который она купила ему в антикварном магазине на Лонг-стрит.
Нам не удалось выйти на связь с двумя агентами; мы лишь можем заключить, что их миссия не увенчалась успехом.
Инкукулеко не сумела предоставить нам сведения о том, что произошло в доме, принадлежащем сотруднику психологического факультета местного университета.
Мы продолжим расследовать данный вопрос, однако с прискорбием сообщаем, что следует предполагать худшее.
— Его здесь нет, мэм! — закричал по телефону капитан Тигр Мазибуко. От ярости, буквально исходящей от него, ее передернуло.
— Тигр…
— Доктор, хозяин дома, на месте; он говорит, если мы не уйдем через пятнадцать минут, мы больше никогда не увидим жесткий диск. И рыжая; она говорит, что журналистка. Здесь что-то случилось, на стенах кровь и мебель перевернута, но собаки здесь нет, а поганые хозяева не желают сотрудничать с нами…
— Тигр! — резко и сурово позвала она, но он не обратил на нее внимания, он был вне себя.
— Нет, — сказал он, — мне конец. Полный конец, мать вашу! Я уже и так облажался, а теперь вообще хана. Не для этого я целых два дня просидел в камере в Ботсване! Я на такое не подписывался. Не собираюсь делать из моих ребят полных идиотов. Хватит, с меня хватит!
Она попыталась его успокоить:
— Тигр, пожалуйста, прошу тебя…
— Господи боже, — вздохнул он, и ей показалось, что он сейчас заплачет.
— Тигр, позови, пожалуйста, к телефону доктора.
— Мне конец, — повторил он.
— Тигр, прошу тебя!
Он вылез из машины ван Гердена на склоне Тигровой горы — Тейгерберга, в центре белого района. Он специально попросил высадить его в квартале от места назначения, потому что за ними могли следить. Скорее всего, к ним приставили не одного человека. В таком случае один сидит в машине, припаркованной у дома, и еще один или два телохранителя дежурят внутри.
Он быстро зашагал к цели, стараясь держаться в тени домов, потому что чернокожий смотрелся здесь особенно дико в такой ранний час. На углу улицы он остановился. Перед ним расстилалась кейптаунская ночь — настоящая сказка. Куда ни кинь взгляд, повсюду россыпи огней. На западе, за Милнертоном, светится гигантский карбункул Столовой горы. Город похож на медленно бьющееся сердце, его артерии тянутся к музею Гроте Шур, Обсерватории, Розебанку и Ньюлэндз, а оттуда полуостров круто уходит на восток, через Кайелитшу и Гугулету в Крайфонтейн, Стелленбош и Сомерсет-Уэст. Богатые и бедные, как равные, сейчас спят. Он в сердце спящего великана.
Тобела смотрел на любимый город и не мог насмотреться.
Завтра он покинет его навсегда.
В предрассветный час что-то разбудило Янину Менц, заставило очнуться от глубокого сна. Она сразу поняла: что-то не так. Ей трудно дышать… Она задыхается… Она открыла глаза и дернулась. Рот ей зажимала большая черная рука. Она почувствовала запах его пота. Увидела кровь на рваной одежде, увидела в его руке короткий ассегай и приглушенно вскрикнула, инстинктивно отпрянув.
— Меня зовут Тобела Мпайипели, — сказал гость. Он прижал лезвие к ее горлу и добавил: — Не стоит будить детей.
Она несколько раз кивнула и инстинктивно натянула простыню повыше. Сердце бешено колотилось в груди, как у загнанного зверя.
— Сейчас я уберу руку и изложу свои требования. А потом я уйду. Вы меня понимаете?
Она снова кивнула.
Он поднял руку, убрав от нее ассегай, но по-прежнему находился слишком близко и внимательно следил за ней.
— Где Пакамиле?
Янина не узнала собственный голос; он был какой-то хриплый, во рту пересохло, и ей никак не удавалось заговорить членораздельно.
— Он… в безопасном месте, — сказала она наконец.
— Где?
