Большого клада. Он только не хотел его выдать.
Тяжба с турецким султаном должна была состояться. Шлиман нанял лучших адвокатов Афин и поручил им ведение дела, предупредив, что, независимо от решения суда, клада не отдаст. Ни за что не мог он допустить, чтобы ценнейшее собрание было разрознено и попало в руки невежественным турецким чиновникам.
В ученом мире находка троянского сокровища произвела переполох. Отрицать существование троянского золота было невозможно. Признать же его за клад Приама — значило признать свою вопиющую научную слепоту. Вышедшая в 1874 году книга Шлимана «Троянские древности» вызвала взрыв ядовитых нападок. Издевались над верой Шлимана в непогрешимость Гомера, над смешными преувеличениями, над погрешностями стиля. Во всех этих нападках было много зависти и кастовой нетерпимости. Никому не ведомый старый чудак, вопреки господствовавшим научным теориям, нашел древний город, а в городе — клад, доказывавший, что в Гиссарлыке погребены остатки мощной культуры, стоявшей на высоком художественном уровне. Ее открыватель претендовал на лавры Ботта[71] и Лэйарда, открывших ассирийские дворцы в искусственных холмах равнинной Месопотамии…
Особенно старались немецкие археологи и историки. Чтобы скомпрометировать Шлимана и его открытие, они выдумывали нелепость за нелепостью. Они предпочли бы, кажется, чтобы Гиссарлык остался вовсе нераскопанным. Иенский профессор Штарк, ранее бывавший в Троаде, назвал открытия Шлимана шарлатанством.
К сожалению, эти нападки не дали тогда возможности разобраться в подлинных недостатках работы Шлимана. Ошибки и промахи в технике ведения раскопок привели к тому, что «возраст» многих найденных предметов трудно было определить достаточно четко. Непонятные предметы получали «клички» вместо определений. Крайне неудачно выполненный альбом троянских фотографий, приложенный к книге, выглядел как беспомощная подделка. В тексте было много противоречий. Шлиман их видел сам, он писал: «Это был для меня совершенно новый мир, до всего приходилось добираться своим умом, и лишь постепенно смог я нащупать правильную точку зрения». Но, стремясь показать читателю все этапы своих поисков, он не вытравил из книги этих противоречий.
На них-то и основывались немецкие специалисты в своих выступлениях.
Впрочем, этот ученый спор имел и чисто политическую подкладку.
После кровавой, захватнической франко-прусской войны мировое общественное мнение было настроено резко враждебно к Германии. Чтобы поднять престиж, правительство решило сделать филантропический «мирный» жест. Эрнсту Курциусу в 1874 году были отпущены средства на раскопки в Олимпии, с тем, чтобы все найденное осталось в Греции. В. это же самое время ходатайство о раскопках в Олимпии и Микенах возбудил Шлиман. Греческому правительству пришлось выбирать между Германией и Шлиманом, который в обмен на право раскапывать Олимпию обещал подарить греческому народу Большой клад и всю коллекцию троянских древностей, построив для нее специальный музей.
В афинских газетах поднялась ожесточенная кампания против Шлимана, инспирированная Берлином.
Директор университетской библиотеки напечатал статью, в которой говорилось: «В конце концов, этот американский немец, обещавший нам построить здесь дом, в котором он хочет выставить свои находки, добыл свои сокровища путем контрабанды. Весьма возможно, что он все эти вещи нашел вовсе не при раскопках, а у старьевщиков. Да и что он нашел? Горшки! Кто нам докажет, что эти горшки — не подделка?»
Эта статья напоминает забавную историю, происшедшую, с «эльджиновскими мраморами». Когда корабли со статуями Парфенона пришли в Англию и еще не вскрытые ящики были выгружены в порту, известный тогда искусствовед Найт объявил эти скульптуры ремесленной подделкой, относящейся к эпохе упадка Рима!..
Не все в Греции были невеждами, не все плясали под германскую дудку. Парламент решительно высказался за принятие дара Шлимана и за предоставление ему права раскопок. Но кабинет министров судил иначе: принять троянское собрание означало испортить отношения с турками, отдать Шлиману Олимпию — навлечь гнев Германии.
Судьбы Троянского клада и будущая работа самого Шлимана были впутаны в игру интересов трех держав. Неравная борьба.
Троянское собрание оказалось «беспризорным». Шлиман хотел продать его Британскому музею. Отказ. Тогда Шлиман через французского посла обратился к правительству Франции с предложением подарить клад Лувру.[72] Посол обещал, что в течение недели последует телеграфное согласие от министра просвещения. Прошло двенадцать дней — из Парижа ни слова. Взбешенный Шлиман взял обратно свое предложение.
Бесплодной оказалась также попытка передать Троянский клад Италии в обмен на разрешение вести раскопки в Сицилии.
Пока шли все эти споры, Шлиман решил поехать в Микены, чтобы осмотреться: ведь Германия претендовала только на Олимпию. Микены-то во всяком случае должны достаться ему!
Но пока Генрих и Софья Шлиман бродили по величественным развалинам мертвого города, карабкались на циклопические стены микенского акрополя и подбирали валявшиеся на земле черепки древних ваз, префект Аргоса[73] получил грозную телеграмму из Афин: министр просвещения предлагал установить неусыпное наблюдение за супругами Шлиман, в корне пресечь всякую попытку произвести раскопки и конфисковать все найденное.
Телеграмма эта вполне соответствовала точке зрения директора археологического института, который заявил, что Шлиман смешает найденные в Микенах сокровища с троянскими, увезет их и, таким образом, Греции ничего не достанется.
Префект Аргоса решил, что имеет дело с крупным международным преступником, который собирается украсть едва ли не микенский акрополь.
Следующая телеграмма министра повелевала обыскать багаж Шлимана. Выполнение этого оперативного задания префект возложил на полицмейстера Навплии, заштатного городишки, где остановился Шлиман.
Во всех регалиях и при оружии полицмейстер явился в гостиницу. Подозрительный иностранец встретил его вежливо, пригласил к столу, познакомил с женой. Тут полицмейстер растерялся вовсе: оказалось, что жена Шлимана приходится ему, полицмейстеру, дальней родственницей! Не в силах объяснить причину своего визита, бедняга пыхтел, потел, мялся. Софья угощала новонайденного родственника черным кофе и ликером. С каждой новой рюмкой полицмейстер потел все больше. Софья переглянулась с мужем.
— Может быть, вы хотите посмотреть древности, которые мы здесь нашли?
Шлиман без дальних слов вытащил из-под кровати бельевую корзину, доверху набитую черепками.
Полицмейстер оживился. Служебный долг повелевал ему составить полную опись найденного.
Софья взяла перо и бумагу, Шлиман поочередно извлекал из корзины куски глиняной посуды, камни, обломки статуэток. Насторожившийся полицмейстер осматривал находки, мучительно пытаясь догадаться, которая из них действительно является ценностью.
В протокол было внесено все, включая обломок белого мрамора без малейших следов изображения или надписи. Конфисковать всю эту дрянь было бы абсолютно нелепо. Полицмейстер оглядел комнату. Ничего не указывало на присутствие какого-либо утаенного сокровища. Спрятав протокол на груди, полицмейстер ретировался с извинениями. Если бы он знал, какие служебные неприятности ему уготованы!
Узнав, что черепки у Шлимана не конфискованы, министр рассвирепел и так распушил навплийского префекта, что у того неделю дрожали колени. «Невозможно предположить, — писал министр, — что кто- нибудь будет с большими расходами раскапывать нечто не имеющее ценности. Вы, г. префект, а также подпрефект и микенский бургомистр своими поступками показали, что греческая земля беззащитна и что каждый проходимец может делать на ней, что ему заблагорассудится, не обращая внимания на наши законы. В интересах нашего отечества вы обязаны указать своим подчиненным, что в дальнейшем ничего подобного не должно происходить».
