Дуги это было сродни некоей лечебной процедуре. Не требуйте от меня обоснований. Но мой отец выглядел довольным и спокойным, точно больной, который пренебрег советами врачей и стал понемногу выздоравливать.
Затем он удивил меня.
— Ты чувствовал что-нибудь необычное, — спросил он, — пока меня не было?
— Почему ты спрашиваешь?
— Не хотелось тебе говорить, — произнес он, — но когда я опускал якорь, мне послышался голос.
— И что он сказал?
Отец покачал головой.
— Что ты услышал?
— Что это твоих рук дело.
— Ты веришь таким голосам?
— В данном случае — нет. Но я бы хотел, чтобы ты подтвердил мою правоту.
— Я этого не делал, — сказал я. — По крайней мере насколько я знаю. Но мне начинает сдаваться, что я в некоторой степени отвечаю за чужие мысли. — Увидев, что он не совсем меня понял, я объяснил: — То есть как бы засоряю линию связи.
— Хоть ты и полукровка, — сказал он, — но голова у тебя работает вполне по-идиотски, как у чистокровного ирландца.
— От такого слышу, — отозвался я.
Он отхлебнул еще кофе.
— Расскажи мне о Тесаке Грине, — произнес он.
— С чего это вдруг? — спросил я.
Наша беседа вступила на зыбкую почву сна. Я чувствовал, что близок к какой-то ускользающей правде, а он хотел поговорить о Тесаке Грине. Что-то и впрямь не давало ему покоя.
— Все время, пока я плыл назад, — сказал он, — этот Тесак Грин не выходил у меня из головы. Как будто Пэтти подсказывала мне, чтобы я думал о нем. — Он остановился. — Я говорю о Пэтти как сентиментальный дурак?
— Может, ты слегка пьян.
— Скоро я буду сильно пьян, — сказал он, — и мне не хватает ее. Я говорю себе — хочешь увидеть, сколько жестокости у меня в душе? — я говорю себе: если ты привязываешь груз к старой собаке и опускаешь ее.
— А как по-твоему?
— Это грубо. Но я по ней скучаю. Я похоронил ее, черт побери.
— Да, пап, ты сделал это.
— У тебя небось духу не хватило. — Он остановился. — Я теряю логику, верно?
— Что за радость быть ирландцем, если не умеешь брать все от собственной старости?
Он расхохотался.
— Я люблю тебя! — вскричал он.
— А я — тебя.
— Расскажи мне о Тесаке.
— А что ты сам о нем думаешь?
— По-моему, в нем есть что-то от голубого, — сказал Дуги.
— С чего ты взял?
Он пожал плечами:
— Пэтти. Пэтти сказала мне на воде.
— Почему бы тебе не вздремнуть, — сказал я. — Позже мы можем друг другу понадобиться.
— А ты куда собрался?
— Хочу пройтись в городе по магазинам.
— Будь начеку, — сказал он.
— Отдыхай. Если придет Ридженси, говори с ним поласковее. А когда отвернется, дай лопатой по голове, потом свяжи.
— Зря ты так несерьезно настроен, — сказал мой отец.
— Не схлестывайся с ним. Он способен устоять даже против нас двоих.
Я понял, о чем подумал мой отец, но он сжал губы и ничего не сказал.
— Поспи, — снова произнес я и вышел.
Я изображал беззаботность, но на самом деле мне было куда как далеко до такого состояния. Когда я сказал, что отвечаю за мысли других, меня словно толкнуло изнутри. Я почувствовал, что должен сесть в машину и проехать по городу. Этот импульс был не менее мощным, чем тот, что проник сквозь туман моего хмеля в ночь восхождения на Провинстаунский обелиск. Я ощутил знакомый страх — трепетный, почти изысканный, словно тень некоей затаеннейшей гордости.
И я подчинился. Без малого двадцатилетнее обдумывание уроков моего альпинистского штурма отнюдь не прошло для меня бесследно, и потому, несмотря на покалеченную ногу и почти парализованное плечо, я как можно более бодрым шагом пересек улицу, сел в свой «порше» и, положив на руль одну руку, медленно тронулся по Коммершл-стрит, хотя не знал ни чего ищу, ни какие от меня потребуются подвиги, а испытывал лишь нечто вроде возбуждения африканского охотника, чующего близость крупного зверя.
В городе было тихо. Город никак не реагировал на мое настроение. «Бриг» в центре был почти безлюден, а через окно «Жбана крови» я увидел единственного игрока в пул, размышляющего над очередным ударом. Он выглядел одиноким, как официант с картины Ван Гога, которого художник нарисовал стоящим посередине арльского кафе.
Я повернул направо, к городской ратуше, и остановился по другую сторону улицы, напротив входа в полицейский участок. Неподалеку, чуть ли не перегородив проезжую часть, стоял пустой автомобиль Ридженси. Мотор у него работал.
В этот миг я ощутил соблазн столь же непреодолимый, как повеление залезть на башню. Я должен был выбраться из машины, подойти к его машине, взять его ключи, открыть багажник, заглянуть внутрь — вот оно, доказательство творческой силы воображения, ибо я уже видел лежащее там мачете! — вынуть его, захлопнуть багажник, сунуть ключи обратно в зажигание, завести мотор, оставить его машину, вернуться в «порше» и дать тягу — да, я увидел все это заранее и так же живо, как любое из путешествий к тайнику, прокрученных мной в уме до выезда из дому. Теперь первой моей реакцией было — сделай это! Однако затем внутренний голос возразил: нет.
Именно тогда я вдруг отчетливо понял, что мы живем не с одной душой, а с двумя, нашим отцом и нашей матерью — по меньшей мере! — ночью и днем, если хотите: да, это не проявление двойственности, но две души, похожие на двух лошадей в упряжке — тянущих ее в разные стороны! — когда одна говорит «да», другая говорит «нет», а решающий голос принадлежит несчастному вознице, то бишь моей собственной личности, и на этот раз она сказала: да, я сделаю это, я должен. Я знал, что не переживу второй катастрофы Обелиска.
И я вылез из машины. К сожалению, боковая улица была пустынна, что не оставляло мне времени для раздумий, и, демонстративно ковыляя (точно калека в глазах полиции не способен на правонарушение), я подошел к его автомобилю с сердцем, бьющимся так отчаянно, что мой страх, минуя стадию дурноты, сразу переливался в горячечное безрассудство. Если вам когда-нибудь делали наркоз с помощью маски, то вы должны помнить концентрические круга, которые вспыхивают перед глазами по мере вашего погружения в небытие. Такие же круги я увидел сейчас, вынимая ключи из замка.
— А, привет, Ридженси, — сказал я. — Надеюсь, ты не против. Мне нужна монтировка из твоего багажника.
— Да нет, я против, — сказал он, вынул пистолет и выстрелил в меня.
Это прошло. Видение исчезло. С онемевшими ногами и дрожащими руками я вставил ключ в замок багажника.
Мачете лежало там.
В этот момент, когда мое сердце взвилось, точно кошка на высоковольтных проводах, и я почувствовал, что вот-вот умру, до моего сознания донесся далекий отзвук некоей скорбной и волнующей ноты: Он
