Россия могла поставлять на рынок в промышленных количествах. Поэтому большую часть урожая вывезли за рубеж, что привело к знаменитому голоду 1891 года, в ходе которого умерло несколько миллионов крестьян.
И вот сотни тысяч родственников умерших от голода крестьян пришли в Москву и переполнили железнодорожные вокзалы города. Многие из этих людей ночевали на голом полу. В связи с чем Маэстро соизволил пошутить: «Разумеется, этим мужикам хочется на вокзалы. Пять лет назад они видели, как их зерно увозят товарные поезда. Вот они и дожидаются, не привезут ли зерно обратно».
Мужики, естественно, представляли для нас определенный интерес. Без их поддержки Николаю II едва ли удалось бы удержать власть в своих руках. На города он опереться не мог: пролетарии, сами вчерашние крестьяне, жили в нечеловеческих условиях. В перенаселенных фабричных бараках свирепствовали холера, тиф, сифилис и туберкулез. Страшной общественной проблемой был алкоголизм, не говоря уж о проституции.
Однако продажа зерна в 1891 году оказалась и впрямь экономически целесообразной. За следующие десять лет капиталовложения в тяжелую промышленность выросли втрое. В той же Москве, превратившейся в город поразительных контрастов, летом поливали улицы (благо здесь появился центральный водопровод), а зимой на тех же улицах до смерти замерзали рабочие.
Те, кто не покинул села, жили, как прежде, в отапливаемых по-черному избах. Дешевые репродукции икон висели на закопченных стенах, но каждому, кто входил в избу, полагалось отвесить перед этими «иконами» глубокий поклон. Только после того можно было поздороваться с хозяином дома. А сам хозяин по праву занимал в избе лучшее спальное место — на печи, все еще теплой после того, как в ней согрели ужин. Все остальные члены семьи спали прямо на грязном полу. Раздеваться здесь было не принято, но, если в помещении оказывалось не слишком холодно, мужик перед сном разувался. Имелась и соответствующая поговорка: «Ноги воняют — мух отгоняют».
Тем не менее мужики, которых я наблюдал на московских вокзалах, вызывали у меня определенное уважение. До срока состарившиеся и практически беззубые, они, однако же, были сильны, как вьючные животные. Хотя передвигались как раз мало и редко. Им были присущи терпение и выносливость крупного рогатого скота. Но мои ученые штудии помогли мне понять, почему именно в России с такой любовью и робостью относятся к Б-ну. Эти безденежные, страшные, рослые, кряжистые глуховатые мужики со своими невзрачными, коротконогими и часто уродливыми женами, конечно же, были тупы, ограниченны, невежественны, диковаты и примитивны, но все это на поверку оказывалось не более чем вощеной бумагой, которой покрывают в жестянке, прежде чем ее запечатать, отменные мясные консервы. Сорви вощеную бумагу, и обнаружишь силу, мудрость, щедрость, честность, верноподданность и даже понимание — так я воспринимал это, и в том же самом уверяют своих читателей Толстой с Достоевским. И если бы русскому крестьянству и впрямь предстояло исторгнуть из собственных недр грядущего гения, для нас, бесов, это наверняка обернулось бы самым серьезным испытанием. В конце концов, наша цель заключалась тогда в минимизации человеческих возможностей. Заглядывая в будущее, мы ждали того часа, когда нам удастся перехватить у Болвана бразды правления.
Наступало мое времечко. Почтить прибывших в город мужиков решено было широкими народными гуляньями на Ходынском поле, назначенными на 18 мая. Это станет вознаграждением для тех, кто проехал, а то и прошел пешком многие сотни верст, лишь бы очутиться в Москве в тот день, когда цесаревич превратится в полновластного царя.
Гулянья на Ходынском поле призваны были продемонстрировать любовь Ники к простому народу. Воздать толпе по заслугам и изрядно ее потешить. Показать свое искусство должны были циркачи, певцы и плясуны, а в бесчисленных будках и киосках участников гуляний поджидали дармовые (дарованные царем и царицей) выпивка и угощение. На обширном поле предполагалось провести гулянья на полмиллиона душ. Четыреста тысяч ало-золотых металлических кружек с инициалами Ники будут розданы мужчинам, шелковые шали — женщинам; пиво — рекой, и продуктовые наборы любому желающему! В набор входили хлеб, орехи, колбаса, печенье и повидло; к набору прилагалась брошюра о коронации, украшенная инициалами царя и царицы.
Николай и Александра со свитой намеревались прибыть на встречу с народом к полудню. Для них в конце парадного плаца уже была выстроена царская трибуна, рассчитанная на тысячу гостей. Рядом с царской воздвигли другую трибуну на тысячу мест, точно такую же, вот только за право попасть на нее нужно было раскошелиться.
Кое-кто из чиновников был, однако же, озабочен явной нехваткой жандармов, откомандированных на гулянья. Три офицера полиции и сто пятьдесят казаков — такими силами предполагалось предотвратить малейшие беспорядки. Сто пятьдесят казаков на полмиллиона мужиков? Казачий есаул испросил подкрепления, но ему, сославшись на иные срочные нужды, отказали. Город необходимо было патрулировать по всему периметру, чтобы не разгулялись оставленные без надлежащего присмотра бунтари, бандиты да и обычные уличные хулиганы. Хуже того, к 18 мая оказался исчерпан бюджет, выделенный правительством на обеспечение безопасности царя в течение церемониальной недели. На дополнительные меры просто-напросто не было денег. И я понимал, что за всем этим чувствуется рука Маэстро.
Мы были готовы воспользоваться выгодной ситуацией. Тринадцать лет назад вслед за коронацией Александра III на Ходынском поле тоже прошли народные гулянья. Тогда в результате нескольких несчастных случаев погибли тридцать человек, однако подобные потери были признаны несущественными. В конце концов, при таком скоплении народа за всеми не уследишь.
Провести народные гулянья на том же самом месте решил Ники. Ему захотелось положить начало новой традиции. «Сами же говорите, — объяснил он свое решение министрам, — что нам нужно следовать заветам отцов».
Никто, однако же, не озаботился проинспектировать само поле. В 1891 году на нем прошла большая выставка. Временные сооружения, разумеется, демонтировали, но не нашли денег на то, чтобы засыпать воронки и котлованы. Обширное поле приобрело в результате этого чрезвычайно сложный рельеф с песчаными насыпями, невесть откуда взявшимися траншеями и заброшенными строительными площадками. Посреди всего этого запустения были сейчас проложены широкие пешеходные тропы, и предполагалось, что народные массы будут передвигаться по ним беспрепятственно. В конце концов, поле и впрямь вполне могло принять полмиллиона человек.
Строго говоря, хлопот хватало и без Ходынского поля. Бесчисленных гостей столицы необходимо было где-то разместить. Кое у кого из крестьян, прибывших в Москву, на здешних заводах и фабриках работали родственники, а значит, можно было найти временное пристанище у них. Выходцам из деревни было не привыкать к густому запаху овчины, в которую — в тех или иных вариациях — приоделся в дальнюю дорогу пришлый люд. И, разумеется, имелись железнодорожные вокзалы. Здесь можно было разместить многих. Совершенно непредвиденным оказалось другое обстоятельство: великое множество мужиков и баб решило прибыть на гулянья еще за полночь. Вечером, накануне официально объявленных гуляний, веселье на поле уже шло полным ходом. Здесь пили, пели, жгли костры. Играли на балалайках. И тут по огромному городу пронесся слух: царские подарки на Ходынском поле начнут раздавать раньше заранее объявленного времени. Слух этот, разумеется, пустили мы. Самое лучшее достанется тем, кто успеет к раздаче в числе первых. Тысячи мужиков, уже находящихся на Ходынском поле, рванулись к забору, за которым дожидались своего часа киоски и будки с обещанными подарками. Тысячи других надавили на них сзади. Затем, глубокой ночью, принялись в массовом порядке подходить фабричные из самой Москвы. Подтянулись бездомные и бродяги — им тоже стало известно о том, что раздавать подарки начнут раньше назначенного.
Вечером 17 мая в Большом театре прошло гала-представление. Дамы блистали брильянтами — в таких количествах, что, как подмечали многие, их блеск затмевал свет театральных софитов. Однако разговоры в театре шли главным образом о Ходынском поле. Теперь уже ожидалось, что назавтра к полудню на поле окажется около миллиона человек. Около миллиона!
Да, рассуждали в Большом, никогда еще не собиралось столько простого люда единственно затем, чтобы выказать любовь государю.
Так говорили в Большом. А на Ходынском поле меж тем начался ажиотаж. Кое-кто из мужиков принялся выворачивать из земли столбы забора. «Все самое лучшее уже роздали, — нашептывали наши
