всему городу и во всех государственных школах расставили телевизоры.
Пласа де Майо оказалась так же заполнена народом, как и в 1945 году; 17-е и 18 октября объявили праздниками, и снова все театры и кинотеатры предоставляли бесплатные развлечения. Эва появилась на балконе Каса Росада и уселась в кресло; она была без шляпы и в узком темно-красном пиджаке, бледная и изможденная – болезнь и сила воображения позволили ей сыграть роль religieuse[35]. Перон возвышался над ней, а вокруг стояла вся перонистская элита: Эспехо, Фрейер, Кампора, Апольд, Алое и даже полковник Мерканте, которого вернули на время празднования. Толпа бурно аплодировала и скандировала партийный марш «Перонистские ребята». Эспехо сказал речь, в которой превознес самоотверженность Эвы, и преподнес ей «Лавры благодарного отличия» первой степени – украшение, которое, похоже, было сделано специально для нее. Она не могла сразу ему ответить – доктор вообще возражал против ее появления. Затем Перон приколол ей на грудь «Большую перонистскую медаль», высочайшую награду в знак признания ее самоотверженности, выразившейся в том, что она сняла свою кандидатуру. Он обнял Эву, и на мгновение она, рыдая, припала к его плечу.
«Этот чудесный народ, – сказал Перон, – который мы уже назвали лучшим в мире, решил, что сегодняшнее 17 октября должно быть посвящено Эве Перон. Не может быть дани уважения более справедливой, более глубокой, более почетной, чем это посвящение 17 октября Эве Перон. Она не только руководитель и вдохновитель нашего движения, Эва Перон – одна из величайших женщин всего человечества». Затем он попросил о полной тишине, чтобы сеньора Эва Перон могла говорить без напряжения.
То, что Эва смогла произнести эту речь, – еще одно доказательство ее удивительной решимости. В полной тишине она начала:
«Возлюбленные мои «люди без пиджаков», сегодня для меня – день великого волнения. Всей душой я желала быть с вами и с Пероном в этот торжественный для всех «людей без пиджаков» день. Я никогда не забуду внимания, которое оказывал мне народ всякий раз 17 октября. Я заверяю вас, что ничто и никто не мог удержать меня от того, чтобы прийти сюда, потому что я в неоплатном долгу перед Пероном и перед вами, перед рабочими и ребятами из ГКТ, и для меня не имеет значения, если, чтобы его оплатить, я должна буду расстаться с жизнью.
Я должна была прийти, и я пришла, чтобы поблагодарить Перона, и ГКТ, и «людей без пиджаков», и мой народ. Перону, который только что почтил меня самой высокой наградой, которую могут дать перонисты, я никогда не смогу оплатить свой долг, даже если я отдам жизнь в благодарность за ту доброту, которую он всегда выказывал мне. Ничто из того, что я имею, ничто из того, чем я являюсь, ничто из того, о чем я думаю, не мое; все это принадлежит Перону. Я не буду говорить привычной лжи о том, что я этого не заслуживаю; да, я заслужила это, мой генерал. Я заслужила это благодаря лишь одной вещи, которая стоит всего золота мира. Я заслужила это, потому что все, что я делаю, я делаю ради любви к моей стране. То, что я сделала, не имеет цены; мое отречение не имеет цены; то, чем я являюсь, и то, что я имею, не имеет цены. У меня есть лишь одна ценная вещь, и это – мое сердце. Что-то жжет мне душу, пронзает болью мою плоть, напрягает мои нервы: это – любовь к народу и к Перону. И я благодарю вас, мой генерал, за то, что позволил мне узнать и полюбить вас. Если народ попросит мою жизнь, я отдам ее с песней, потому что счастье «людей без пиджаков» стоит больше моей жизни.
Я должна была прийти сюда, чтобы сказать спасибо ГКТ за Лавры, которыми они наградили меня, которые для меня – самое дорогое напоминание о рабочих Аргентины. Я должна была прийти, чтобы сказать спасибо рабочим и ГКТ, которые посвятили этот славный день простой женщине.
Я должна была прийти, чтобы сказать вам, как я всегда говорила, что нам необходимо бдительно следить за всеми направлениями нашей борьбы. Опасность не миновала. Враги народа, Перона и нашей patria не спят. Необходимо, чтобы каждый рабочий Аргентины бодрствовал и не спал, потому что враги работают под тенью предательства и подчас прячутся за улыбкой или за протянутой рукой. Я должна была прийти, чтобы поблагодарить всех моих возлюбленных «людей без пиджаков» со всех уголков нашей patria, потому что 28 сентября вы умели рисковать своими жизнями ради Перона. Я была уверена, что вы будете знать, как знали это и раньше, каким образом действовать, чтобы оградить Перона. Враги Перона и родины уже давно знают, что Перон и Эва Перон готовы умереть за народ. Теперь они знают, что народ готов умереть за Перона.
Сегодня я прошу вас только об одном, товарищи: публично поклясться защищать Перона и бороться за него, и мы должны кричать нашу клятву в течение минуты, чтобы звуки ее могли достигнуть самых отдаленных уголков земли».
После этого толпа разразилась громогласным ревом: «Моя жизнь – за Перона! Моя жизнь – за Перона!», который, если и не достиг самых отдаленных уголков земли, то вполне мог быть услышан в тюрьмах Вилья Девото и Сан-Мигель. Когда крики сменились тишиной, Эва продолжала:
«Я благодарю вас, товарищи, за ваши молитвы о моем здоровье. Я благодарю вас от всего сердца. Я надеюсь, что Бог слышит мольбы народа моей родины, и потому я смогу скоро вернуться в бой и продолжить свою борьбу вместе с Пероном – за вас, и с вами – за Перона до самой моей смерти.
Я никогда не хотела и не хочу ничего для себя. Моя слава есть и всегда будет щитом для Перона и флагом моего народа, и даже если на этом пути мне суждено терять по капле свою жизнь, я знаю, что вы соберете все их во имя мое и, словно флаг, понесете их к победе.
Я знаю, что Бог – с нами, потому что он всегда остается с униженными и презирает гордость олигархов, и потому победа будет за нами. Раньше или позже мы добьемся ее, мы заплатим за нее столько, сколько потребуется, и кто должен будет пасть во имя ее, тот падет.
Мои «люди без пиджаков», я хотела бы сказать вам многое, но мои доктора сказали, что я не должна говорить. Я оставляю вам свое сердце и говорю вам, что я уверена, и это – мое главное желание, что я вскоре снова вернусь в эту битву, с удвоенными силами и удвоенной любовью, чтобы бороться за эту страну, которую я люблю так же сильно, как люблю Перона. Я прошу вас только об одном: я убеждена, что вскоре снова буду с вами, но если из-за моего здоровья не смогу, помогите Перону, будьте верны Перону так же, как были верны до сих пор, потому что это означает быть верным patria и самим себе. И те «люди без пиджаков», которые живут в пределах нашей страны, должны знать, что я обнимаю их и прижимаю к самому сердцу, и я надеюсь, что теперь они понимают, как сильно я их люблю».
Достаточно было взглянуть на Эву во время этой церемонии, чтобы убедиться в ее искренности; она сама убедила себя в том, что является «Леди надеждой и состраданием», любящей всех и любимой всеми. Но любовь, в которой она клялась, должно быть, была горька, потому что она пронзала, жгла и наполняла болью ее душу.
5 ноября доктор Пак снова приехал в Буэнос-Айрес; здесь он жил в полной изоляции, ему не позволяли общаться даже со своим другом, американским послом мистером Эллсморсом Банкером. Стало известно, что 3 ноября Эву перевезли в клинику президента Перона, весь второй этаж которой, как говорили, был отведен лично для нее; за несколько месяцев до этого больница уже была фактически закрыта, так что оставалось лишь обставить ее с подобающей роскошью. На соседних улицах начали собираться толпы, молившиеся за выздоровление Эвы, но их жаркие молитвы были не вполне искренни и добровольны; позднее некоторые фирмы Буэнос-Айреса сообщали, что им было приказано выделить для этого мероприятия столько сотрудников и необходимого транспорта, сколько требовалось. Все торжественные мероприятия перонистов были отменены, о выздоровлении Эвы каждый час служились мессы. Папе Римскому посылались телеграммы с просьбами о личном заступничестве, сенаторы, депутаты, государственные чиновники молились так, словно весь город был поражен чумой. Но в основном вся эта любовь к Эве была всего лишь частью перонистской кампании, ее болезнь нещадно эксплуатировали агитаторы, и все это было настолько ко времени, что кое-кто подумывал, не откладывали ли ее операцию специально, чтобы, взбудоражив чувства голосующей публики, дать Перону огромное преимущество на выборах. Эвину идею мученичества, не менее важную составляющую ее болезни, чем раковая опухоль, всячески превозносили, не особенно заботясь о душевном здоровье больной, подобно тому, как в эпоху средневековья недобросовестные священники эксплуатировали видения и экстатические состояния умалишенных девушек.
6 ноября Эве удалили матку. Ходили слухи, что, ложась под наркоз, она воскликнула: «Viva Peron!» Операцию проводил доктор Пак, присутствовали доктор Рикардо Финочиетто, директор клиники, доктор Хорхе Альбертелли, известный гинеколог, и доктор Рок Иззо, директор медицинской школы при университете
