Тем не менее это давало пищу для разговоров. В бункере жаждали услышать новости, изнывали от желания услышать какие-нибудь
Вечером командир Гитлерюгенда, Аксман, принес такие новости.
Ева Браун была самым странным обитателем бункера. Ее комнаты, естественно, находились в дальнем конце коридора, рядом с комнатами Гитлера, и несколько раз в день она выходила оттуда, чтобы посидеть в кресле в коридоре.
Я никогда прежде не видела Еву Браун, даже мельком. Однажды я видела ее лицо на фотографии в газете, и человек, показавший мне снимок (то был Эрнст, и, видит Бог, он рассказывал мне многое, чего рассказывать не следовало), на мгновение замялся, прежде чем ответить на мой вопрос «кто это?». Считалось, что никакой Евы Браун просто не существует. Считалось, что наш вождь выше потребности в женщине. О ней знали только в узком кругу приближенных лиц, и, насколько я поняла, знали немногое. Большую часть времени она даже не жила в Берлине. Разве что иногда выступала в роли хозяйки на чаепитии у фюрера.
Возможно, думала я, там и знать-то особо нечего.
Однако несколько недель назад она появилась здесь, по собственной воле. И даже (поговаривали в бункере) вопреки распоряжению Гитлера. Он велел Еве остаться на юге, в относительной безопасности. Когда сотни штабных офицеров и министерских начальников покинули Берлин и толпами устремились в горы (в том числе, как известно, Толстяк), она одна проделала путь в противоположном направлении.
Это вызывало у меня восхищение. В своих разговорах с Евой я пыталась разглядеть в ней черты, объясняющие столь самоотверженный поступок.
– Бедный Адольф! – сказала она, снимая волоски собачьей шерсти с подола своего синего платья. –
Она принялась рассказывать историю про Шпеера, не совсем мне понятную.
– Адольф был ему как отец, и у них было очень много общего, ведь они оба архитекторы, – сказала она. – Вы знаете Шпеера?
– Лично – нет.
– Адольф был такого высокого мнения о нем. – Она вздохнула. – Они еще пожалеют!
Последнюю фразу Ева произнесла с ожесточением, сильно меня удивившим. Я молчала, ожидая продолжения.
– Когда настанет конец, – пояснила она.
– Очень пожалеют, – сказала я.
– Просто замечательно, что вы решили остаться здесь с нами. – Она крепко пожала мне руку. – Это будет величайший момент нашей жизни.
Ева одарила меня ослепительной улыбкой, отчего ее лицо вдруг стало безжизненным, словно кукольное.
Тут к нам подошел хмурый человек с блокнотом в руке, который постоянно у всех выпытывал, что кому говорил Гитлер, и все старательно записывал, – и мне не удалось спросить, что она имела в виду.
На третий день своего пребывания в бункере я сидела в кресле и ела колбасу, когда кто-то сел рядом со мной.
– Мы незнакомы, – сказал мужчина. – Я Рейнхард. Здесь с фон Беловом.
Фон Белов был офицером связи военно-воздушных сил и часто заходил в комнату генерала. Я предложила майору Рейнхарду кусок колбасы.
– Нет, спасибо, – сказал он. – Я недавно поел питательного овощного супа. Неудивительно, что рейхсмаршал не продержался здесь долго. Знаете, это даже к лучшему. Когда он находился в совещательной комнате, никто не имел права зайти туда.
Поскольку мы познакомились всего минуту назад и уже говорили о Толстяке, я спросила майора, был ли он здесь, когда пришла злополучная телеграмма. Он рассказал мне очень интересную вещь.
– Гитлер был в отвратительном расположении духа. Наступление, приказ о котором он отдал, не состоялось. Оно не состоялось за неимением солдат, но ему же этого не скажешь. Он заявил, что Рейх обречен и что он собирается остаться здесь и умереть. Все запротестовали. Мы пытались уговорить Гитлера перебраться в Оберзальцбург на несколько недель, но если уж он принимает решение… Так или иначе, Кейтель спросил его, как он собирается командовать из бункера, когда почти все оставшиеся у нас войска находятся в Альпах. И Адольф ответил, что в любом случае с приказами покончено. Если им нужны приказы, сказал он, пусть обращаются к рейхсмаршалу, который лучше него умеет вести переговоры.
Я медленно жевала колбасу.
– И об этом сообщили… – проговорила я.
– Разумеется. Совершенно верно. Об этом незамедлительно сообщили рейхсмаршалу, который тогда и послал телеграмму.
Толстяк пострадал за свое служебное рвение.
– Можете смеяться, – сказал майор Рейнхард, – но, когда пришла телеграмма, я думал, Адольфа хватит апоплексический удар. Это было просто ужасно. Надеюсь, мне никогда впредь не доведется увидеть ничего подобного.
Я слышала об этих страшных вспышках ярости. Но никогда до конца не верила рассказам. Конечно, слова – это всего лишь слова.
Я спросила, живет ли он в соседнем бомбоубежище. Майор сказал, что живет наверху: конечно, передвигаться по городу сейчас трудно, но это всяко лучше, чем торчать в бункере. Он считал, что у нас осталось три дня.
Я осторожно спросила, какие у него планы на будущее.
Он ответил столь же осторожно:
– Планы? Да никаких. Но я не разделяю настроений, которые, похоже, преобладают здесь.
Я решила, что он говорит о резких перепадах настроения, связанных с надеждами на генерала Венка.
Майор вытащил сигарету и покрутил в пальцах, не зажигая. Курить в бункере запрещалось. Понизив голос, он сказал:
– Единственный разумный выход – это сдаться американцам, но сначала их нужно найти. – Он помолчал. – Конечно, здесь ничего не поделать, покуда…
– Покуда что?
Он не пожелал закончить свою мысль.
– А какие планы у вас? – спросил он.
– Я бы хотела выбраться отсюда при первой же возможности.
У него чуть расширились глаза.
– В таком случае я не понимаю, почему вы не сели на «Ю-пятьдесят два», который прилетал сегодня утром.
У меня подпрыгнуло сердце.
– Какой «Ю-пятьдесят два»?
– А… – Майор поправил манжеты. – Он прилетал около десяти часов, приземлился у Бранденбургских ворот. Он прилетал за вами двумя.
– И куда же делся этот «Ю-пятьдесят два»?
– Фон Грейм отослал его. Извините, я думал, вы знаете. Мне и в голову не пришло, что он ничего не сказал вам.
Исхудалое лицо генерала было желтовато-серого цвета и напоминало старую фланелевую тряпку. Я не испытывала жалости.
– Почему вы не сказали мне, что за нами прилетал самолет? – спросила я.
– Вас тут не было.
– Я была рядом, в коридоре!
– Не кричите.
Я прошлась по комнате. Мне хотелось его убить.
– Генерал…
– Фельдмаршал.
