Нет, я все-таки убью его. Я засунула руки глубоко в карманы. Набрала полную грудь спертого воздуха и медленно выдохнула.
– У меня тоже есть право голоса, – проговорила я.
– Да, совершенно верно. Мне следовало с вами посоветоваться.
Он закрыл глаза и откинулся на подушки. Больше я ничего от него не добьюсь.
– Если бы вы со мной посоветовались, я бы сказала, что хочу улететь.
– Несомненно.
– Так вы поэтому ничего мне не сказали?
– Делайте выводы сами.
– Я делаю вывод, что вы хотите остаться здесь по каким-то своим причинам и считаете, что мои желания не имеют никакого значения.
– Не имеют, – сказал он. – В любом случае мы все погибнем.
Я села на операционный стол. Я болтала ногами и внимательно рассматривала потолок, приобретший затейливый вид после того, как с него осыпалось изрядное количество штукатурки.
– Если мне суждено умереть, я не собираюсь умирать в этой дыре.
– Многие люди почтут за честь умереть в этой, как вы выражаетесь, дыре.
Мне послышалось, что он сказал «почтут», а не «почли бы», но я не была уверена. Шум не стихал ни на минуту: грохот артобстрела, гул генератора, постоянный топот ног в коридорах, крики, периодически доносившиеся с дальнего конца бункера и заставлявшие всех неуловимо изменяться в лице.
–
– Неважно, кто чего хочет. Поскольку наверху мне все равно делать нечего, я не имею права покидать бункер. В любом случае сейчас я не в состоянии путешествовать.
Когда же он будет в состоянии, подумала я. Несмотря на всю злость, я не могла винить генерала за то, что он предпочел любую участь мучительному испытанию очередным перелетом. Но «Ю-52» прорвался в Берлин просто чудом – и когда еще нам представится такая возможность?
– Как ваша нога? – спросила я.
– Наконец-то вспомнили. Ужасно. Где Штумпфеггер?
– Мне пойти позвать его?
– Не надо. Он занят. Придет, когда освободится. Просто сделайте что-нибудь с этими подушками.
– Что именно?
– Взбейте их. Такое ощущение, будто лежишь на груде костей.
Я ткнула кулаками в подушку. Генерал испустил вопль:
– Ох, бога ради, оставьте их в покое. Чем я провинился перед небом, что заслужил такую сиделку?
– Я не ваша сиделка. Я ваш пилот. К слову сказать,
Он повернул голову, прилаживаясь к подушкам.
– Вы умеете пилотировать вертолет.
– И все?
– А что еще? – раздраженно сказал он.
– Я просто думала, может, вы хотите сказать мне что-нибудь.
– Мне нечего вам сказать, – проговорил он, закрывая глаза.
Он выглядел так плохо, что я отправилась на поиски Штумпфеггера.
Фегелейна нашли. Я слышала разные версии его ареста: его застали в постели любовницы; его поймали на западной окраине города переодетым в монашенку; его задержал один гитлерюгендовец, которого он пытался подкупить золотыми часами, чтобы пройти через мост.
Все бурно обсуждали, как поступит с ним Гитлер. Порой фюрер всех удивлял своей снисходительностью к проштрафившимся подчиненным. И в любом случае, еще оставалась Ева Браун. Она еще может, говорили некоторые, заступиться за Фегелейна.
Я так не думала. Я не замечала никакого сочувствия к бедственному положению других в этой женщине с ее отрепетированными движениями ухоженных рук, внимательными голубыми глазами и тихим голосом, который легко срывался на скандальный крик, но обычно жаловался на жестокость мира по отношению к Адольфу. Мне казалось, что Фегелейн может скорее рассчитывать на заступничество пса.
В тот же день его привели в бункер. Я видела, как он шел по коридорам, без фуражки, в сопровождении нескольких полицейских. Они прошли в направлении комнат Гитлера.
Позже я узнала, что Фегелейна разжаловали и отвели под конвоем в соседнее бомбоубежище.
Поздно вечером артобстрел Канцелярии усилился. Стены бункера ходили ходуном, штукатурка струйками сыпалась на пол.
Наступил час отхода ко сну, но ложиться никто явно не собирался. Министр пропаганды стоял в коридоре, стиснув руками спинку кресла, с таким видом, словно собирался произнести речь, – но хранил молчание. Два секретаря, телефонист и полицейский сидели в других креслах, переговариваясь приглушенными голосами. Люди стояли в дверях, словно чего-то ожидая. Штумпфеггер с педантичной тщательностью перевязывал генералу раздробленную ступню, аккуратно накладывая бинт крест-накрест; созерцание этого процесса нас успокаивало, всех троих.
В конце концов я легла на свои одеяла и погрузилась в дремоту. Я проснулась, когда кто-то потряс меня за плечо. Штумпфеггер. Гитлер вызвал всех на собрание в свои личные комнаты.
Он сидел в кресле, обитом тканью с цветочным узором. Он походил на призрака. По мере того как таяла территория Рейха, таял и он. Казалось, если отвести глаза в сторону, а потом быстро метнуть взгляд обратно, его не окажется на месте.
У ног Гитлера лежала собака. Рядом с ним стоял низкий стол, на котором покоилась деревянная шкатулка с медной замочной скважиной.
Слева от него сидела Ева Браун.
Интересно, подумала я, каково это – быть близкой подругой Гитлера, посвященной в его тайные мысли. Я совершенно не представляла, что это за мысли. Я рассматривала красивое платье Евы и лицо, на котором никогда не отражалось ничего, кроме чужих эмоций. По слухам, она водила спортивную машину, но он не позволял ей ездить быстро.
Маленькая комната была битком набита: я насчитала двадцать два человека. Мужчина с блокнотом разместился по другую сторону низкого стола. Рядом со мной, распространяя вокруг себя волны физической муки, сидел генерал, положив ногу на перевернутую мусорную корзину.
Первым заговорил министр пропаганды. У меня возникло странное впечатление, что он ожил по знаку руки Гитлера.
Поскольку неизвестно, когда именно русские прорвутся в бункер, сказал он, данное собрание созвано для того, чтобы нам не пришлось полагаться на волю случая. Заключительный акт нельзя откладывать до последней минуты, когда уже станет слишком поздно.
Он помолчал.
– «Слишком поздно» в том смысле, что…
Казалось, будто чрезмерная разборчивость в выражениях помешала министру закончить фразу.
В тишине раздался раздраженный голос Гитлера:
– Слишком поздно, чтобы наши тела сгорели.
Я быстро огляделась вокруг. Все казались совершенно спокойными.
Человек с блокнотом перегнулся через стол и прошептал что-то Гитлеру на ухо.
– Борман напоминает мне, что нам понадобится гораздо больше бензина, чем есть в бункере, – сказал Гитлер. – Сколько нам понадобится, Борман?
Борман заглянул в блокнот.
– С прибытием фельдмаршала фон Грейма и капитана авиации, думаю, примерно тысяча двести литров.
– Полагаю, столько можно достать. Пожалуйста, Борман, отметьте у себя: приказать солдатам СС принести бензина. Нельзя откладывать дело до последней минуты, а потом все испортить.
Я пристально смотрела на генерала. Он быстро скосил глаза в мою сторону, но не встретился со мной взглядом.
