вышла моя племянница.
Характер разговора внезапно изменился. Хотя Джим Фробишер сидел поодаль, он сразу же ощутил возникшее напряжение. Еще минуту назад на нелепо жестикулирующего Ваберского было невозможно смотреть без смеха. Сейчас же, хотя он продолжал дергаться, как марионетка, ему удалось приковать к себе внимание всех – всех, кроме Бетти Харлоу. Пустая болтовня сменилась повествованием о конкретном инциденте, происшедшем в определенное время и в определенном месте.
– Что ей могло понадобиться на этой скверной улочке? Я шагнул в переулок и выглянул из-за угла. Да, это была она – я видел ее собственными глазами. – Ваберский указал на глаза двумя пальцами, как будто в том, что он видел ими, а не локтями, было нечто удивительное. – Когда моя племянница скрылась из виду, я вышел посмотреть, в какую лавку она заходила, и снова не поверил своим глазам. Над дверью была вывеска: «Жан Кладель. Лечебные травы».
Он с торжеством произнес название и откинулся на спинку стула, энергично кивая. Наступившее молчание нарушил голос Ано:
– Не понимаю. Кто такой Жан Кладель и почему мадемуазель не должна посещать его магазин?
– Вы не житель Дижона, иначе не стали бы об этом спрашивать, – отозвался Ваберский. – Жан Кладель вполне достоин улицы, на которой он живет. Спросите о нем любого дижонца, и вы увидите, как он молча пожмет плечами, словно этой темы лучше – не касаться. А еще лучше, мосье Ано, спросите в префектуре. Жан Кладель был дважды судим за торговлю запрещенными снадобьями.
– Вот как? – Ано наконец утратил свою невозмутимость.
– Да, мосье, дважды. Правда, каждый раз он выходил сухим из воды. У него могущественные друзья, а свидетелей удалось спровадить. Но о нем все знают!
– Жан Кладель, торговец лечебными травами с улицы Гамбетта, – медленно повторил Ано. – Но, мосье Ваберский, в десять утра на улицах много народу. Было бы неосторожно выбирать такой час для визита в такое сомнительное заведение.
– Мне тоже так показалось, – подхватил Ваберский. – Я же говорил вам, что не мог поверить своим глазам. Но ведь преступления раскрывают, так как даже самые ловкие преступники рано или поздно делают глупости, не так ли, мосье Ано? Иногда они слишком осторожны, и доказательства их невиновности выглядят слишком совершенными для нашего несовершенного мира. А иногда они, напротив, чересчур беспечны и действуют опрометчиво. Но, как бы то ни было, ошибка сделана и правосудие выигрывает.
Ано улыбнулся.
– Вижу, мосье, вы интересуетесь криминалистикой. – Детектив повернулся к Бетти, и на Джима неприятно подействовало, что он впервые с начала разговора посмотрел на нее. – А что вы скажете об этой истории, мадемуазель?
– Это ложь, – спокойно ответила Бетти.
– Значит, вы не посещали Жана Кладеля на улице Гамбетта в десять утра седьмого мая?
– Нет, мосье.
Ваберский улыбнулся и подкрутил усы.
– Ну конечно! Трудно было ожидать, что мадемуазель в этом признается. Каждый спасает свою шкуру.
– Однако, – заметил Ано достаточно резким тоном, чтобы самодовольная мина исчезла с лица Ваберского, – не будем забывать, что седьмого мая мадам Харлоу была мертва уже десять дней. Зачем мадемуазель могло понадобиться посещать лавку Жана Кладеля?
– Чтобы расплатиться, – ответил Ваберский. – Несомненно, товары Кладеля стоят дорого, и их приходится оплачивать в рассрочку.
– Будем говорить откровенно, – сказал Ано. – Под товарами вы подразумеваете яд, которым была отравлена мадам Харлоу?
– Совершенно верно. – Ваберский скрестил руки на груди.
– Очень хорошо. – Ано достал из зеленой папки еще один лист, исписанный твердым почерком и снабженный официальной печатью. – Тогда что вы скажете, мосье, если я сообщу вам, что тело мадам Харлоу было эксгумировано?
Слегка побледнев, Ваберский уставился на детектива. Его подбородок нервно дергался.
– И что вы скажете, – продолжал Ано, – если в нем найдено не больше морфия, чем необходимо для одной дозы снотворного, и не обнаружено ни следа других ядов?
В полном молчании Ваберский достал из кармана носовой платок и вытер лоб. Игра была окончена. Он рассчитывал выдвинуть свои условия, но его блеф разоблачили. Ему оставалось только отказаться от обвинения и заявить, что к ошибке его подтолкнула глубокая привязанность к свояченице. Но Ваберскому хватило глупости вообразить, будто Ано тоже может блефовать.
Придвинув свой стул ближе к столу, он с усмешкой кивнул детективу.
– Вы сказали «если я вам сообщу». Но ведь вы мне это не сообщаете, мосье Ано. Напротив, вы даете понять следующее: «Мой друг Ваберский, это дело очень деликатное, и разоблачение чревато скандалом, исход которого сомнителен. Так что незачем разгребать грязь».
– Разве? – с любезной улыбкой осведомился Ано.
Ваберский снова почувствовал себя в своей стихии.
– Да, и более того. Вы даете мне понять: «С вами плохо обошлись, мой друг Ваберский, и если вы придете к соглашению с вашей черствой племянницей…» – Отодвинув стул назад к книжной полке, он застыл с открытым ртом, словно человек, получивший заряд дроби.
Ано вскочил на ноги; его лицо потемнело от гнева.
– Вот как? – загремел он. – Значит, я проделал путь из Парижа в Дижон, чтобы председательствовать
