— У меня сандалия порвалась, — сказал он.
Он нагнулся. Солдаты так и не поняли, что произошло. Секунду назад они чувствовали твердое, мускулистое тело в своих руках — секунду спустя его не было.
— Он исчез, как воск в огне, — рассказывал один из них позже, но его высекли, как и остальных.
Симон быстро шел сквозь толпу, пока не достиг городских ворот. Потом он побежал. Он бежал, как дьявол.
2. Боги
Себаста — новое имя древней горной столицы Самарии, столицы, которую прежде, а зачастую и до сих пор тоже называли Самарией. Новое имя было дано Иродом Идумеянином, который любил, чтобы в царстве была ясность, и успел заработать своей чрезмерной сноровистостью самую дурную репутацию.
Также Ирод любил современную архитектуру и подарил Себасте множество прекрасных зданий в греческом стиле. Он не старался понравиться своим подданным, которые были уверены, что за греческими зданиями последуют греческие нравы, и с мрачным удовлетворением наблюдали, как их сыновья отбрасывали скромность, всегда украшавшую обрезанных евреев, и обнаженными занимались борьбой в новых гимнастических залах.
Однако в то время коренное население Самарии уже не составляло большинства. В соседней Иудее утверждали, что коренных самаритян вовсе не осталось. По мнению иудеев, все самаритяне были либо полукровками, либо просто язычниками, так как являлись потомками восточных народов, которыми Саргон Ассирийский заселил северное царство (сначала выселив из него израильтян) семь веков назад. Самаритяне с возмущением доказывали свою принадлежность к избранному народу и, объясняя явные отклонения от иудейского вероучения, утверждали, что вовсе не они от него отклонились. Это был очень старый спор, непонятный никому, кроме самих спорящих.
Через полвека после смерти Идумеянина, обстоятельства которой были совершенно отвратительны (смертельная болезнь затягивалась так долго, что прогнивший насквозь монарх успел сжечь заживо группу молодых религиозных вольнодумцев), Себаста была одним из самых космополитичных городов империи. Население города включало большую греческую общину, разрозненных италийцев, африканцев и азиатов, а также уцелевших ассирийцев. В городе были распространены десятки религий, что заслужило ему славу нерелигиозного города. С места храма Ваала, построенного Агавом Вероотступником, набожному самаритянину открывался вид на святую гору Геризим, на которой (а вовсе не на Синае, вопреки утверждениям иудеев) Моисей получил Закон и на которую уже в недавнее время апостол повел своих последователей в поисках священных сосудов, утерянных при разграблении Храма. (Сосуды так и не были найдены, паломники же — казнены по приказу прокуратора Пилата.)
Если не смешивать религию с политикой, Себаста была приветливым, уютным городом, и после всех несчастий, приключившихся с ним в Иудее, Симон Волхв поспешил туда как к себе домой. Ему казалось, там он будет в безопасности. В этом он ошибался.
Он не был в Себасте пять лет, но вспоминал о ней с любовью как о месте, где он наделал немало шуму. Входя в город пропыленным, усталым и злым, с осликом, который норовил съесть его багаж, и с Деметрием, жалующимся на стертые ноги, Симон почувствовал огромное облегчение. Он был уверен, что его тотчас узнают. Он надеялся, что его не успеют узнать, пока он не примет ванну. Было бы лучше всего, если бы его не узнали, пока он не подыщет приличное жилье и не оправится после дороги. Однако, если бы ему встретился старый знакомый, который предложил бы ему комнату, он бы не стал отказываться.
Он шел по улицам с Деметрием и с осликом, и никто его не узнавал.
Они нашли жилье на постоялом дворе, запущенном и не очень опрятном, в дешевом районе города. Симон с отвращением посмотрел вокруг.
— Каков ваш род деятельности? — задал вопрос хозяин гостиницы, осмотрев его с подозрением.
Симон негодовал. Он хотел сказать, кто он: маг, который пять лет назад превратил главную площадь Себасты в зеленый лес, наполнив его львами, тиграми и скачущими газелями. Он поборол это желание. Ему бы все равно не поверили, а это хуже, чем когда тебя не узнают.
— Я купец, — сказал он холодно, — но я торгую очень редким товаром. Я удовольствуюсь комнатой.
Ему придется довольствоваться этим, пока не найдется что-нибудь получше. Он упал на постель, и его охватило уныние. Город за городом, и всякий раз приходилось все начинать сначала. Здесь, где он рассчитывал встретить друзей, было то же самое. Никто его не помнил.
Деметрий, возившийся со своими волдырями, посмотрел на него с выражением, которое можно было бы принять за симпатию.
— Через пару дней все образуется, — сказал он.
— Ты идиот, — сказал Симон.
Деметрий часто угадывал, о чем он думает. Это приводило Симона в бешенство. Он мог читать чужие мысли лучше, чем Симон.
Но Деметрий оказался прав.
Через два дня после приезда в Себасту, после ванны, отдыха и нового плаща, настроение у Симона улучшилось, и он с уверенностью прогуливался по оживленным поздним утром улицам. Иногда ему казалось, что он видит знакомое лицо, но на него смотрели как на чужака.
Хорошо, скоро они о нем узнают.
Он остановился возле мужчины, продававшего певчих птиц в деревянных клетках. Он указал на клетку, в которой была одна птица.
— У вас в одной клетке слишком много птиц, — сказал он. — Они передерутся.
— О чем вы говорите? — изумился торговец. — Там всего одна птица.
— Чепуха, — сказал Симон. — Их пять по меньшей мере.
— Там всего одна, говорю вам.
— На самом деле, — сказал Симон, — я насчитал десять.
— Ты сумасшедший или как?
Собиралась толпа.
— Десять, двадцать, какая разница? — сказал Симон. — В любом случае нескольких следует выпустить.
Он отодвинул пальцем щеколду на дверце клетки.
— Эй, — сказал продавец птиц, — руки свои убери.
— Сколько вы хотите, — спросил Симон, — за всех птиц в этой клетке?
Зеваки шушукались и хихикали.
— Два сестерция, с клеткой. И тогда выпускай сколько влезет.
Симон положил монету в протянутую ладонь и отворил дверцу. Птичка вприпрыжку приблизилась к самому краю клетки и замерла, испуганно попискивая, не веря в свободу. Симон повернулся и обвел толпу взглядом.
Птичка затрепетала крыльями, с неожиданной уверенностью расправила их и взмыла в небо. Вторая птичка, трепетавшая крыльями вслед за первой, колебалась секунду, прежде чем стремглав улететь. Ее место тотчас заняла третья птичка, за ней четвертая, пятая, и вот уже птички хлынули из клетки неисчислимым потоком, с щебетом разлетаясь над головами изумленной толпы.
Симон защелкнул маленькую деревянную дверцу.
— Клетку оставь себе, — сказал он и удалился.
В секте, которая утверждала, что близится конец света, назревал раскол. Сперва ничего серьезного: перебранка между двумя фракциями насчет распределения продуктов. Одна фракция жаловалась, что некоторых ее членов обошли. За обидой скрывалась антипатия, существовавшая между двумя культурными группами, однако различия касались также религиозных и политических взглядов. Секта была основана людьми с узким политическим кругозором, считавшими себя реформаторами национальной религии. Теперь же религиозные и политические взгляды новых членов секты были заражены контактом с утонченной культурой империи. Противоречия обострялись различием языков: новые члены секты говорили по-гречески.
Продуктовый конфликт был улажен, справедливая система распределения — установлена. Но конфликт скрывал более глубокую проблему, которая со временем приобрела в глазах верхушки едва ли не
