— Он поднимал из мертвых, — сказал Филипп.
— Не может быть, — сказал Симон.
Он попробовал подступиться снова.
— Ты говоришь, что никогда не встречался с Иешуа, следовательно, ты не видел, как он делал все то, о чем говорят. Откуда ты знаешь, что это правда? — спросил он.
— Доказательство, — сказал Филипп, — заключается в том, что я творю чудеса его именем.
— Я тоже творю чудеса, — сказал Симон, — но без его имени.
— Твои чудеса — обман, — сказал Филипп. Симон внимательно посмотрел на него. Потом он рассмеялся.
— Что ты имеешь в виду? — сказал он. — С какой стати они — обман?
— Как они могут быть настоящими, — сказал Филипп, — если есть только один Бог?
Разговаривать с такими людьми не было никакого толка. Но Симон приходил снова. Каждый вечер он уходил сбитый с толку, озлобленный и надменный, и на следующее утро приходил опять.
Его привлекали чудеса Филиппа и его уверенность. Симон сразу понял, что имеет дело с человеком, наделенным необычной силой. Но каждый раз, когда Симон пытался завести разговор о его силе, Филипп уклонялся от темы. Вместо этого он говорил о своей вере.
То, во что верил Филипп, было настолько странно, что Симон сначала слушал из чистого любопытства. Секта была основана бродячим проповедником-волхвом, который верил, что он Спаситель евреев. В этом не было ничего примечательного; но что удивительно — в это продолжали верить почти десять лет после того, как он был распят на кресте за подстрекательство к бунту. Его последователи объясняли его неспособность спасти кого-либо, говоря, что он восстал из мертвых, попал на небеса и вскоре вернется во всем блеске своей истинной сути, дабы выполнить свое предназначение.
После нескольких часов таких разговоров Симон терял терпение.
— Кто его видел, когда он восстал из мертвых? — не выдержал он, когда Филипп пытался в третий раз объяснить ему значение этого чуда.
— Кефа и другие, — ответил Филипп.
Кефа был главой секты.
— Его друзья? — сказал Симон. — Он явился только своим друзьям?
— Да. И что из того?
— Если бы он хотел, чтобы люди верили, что он восстал из мертвых, он бы показался своим врагам.
Филипп удивился, потом улыбнулся и отмел замечание, пожав плечами. Подобным образом он отвергал все возражения Симона. Симон понял, что рациональная дискуссия Филиппа просто не интересовала.
Вероятно, так он обращался с членами своей секты. Конечно, они были необразованными людьми, ремесленниками и крестьянами, но в своей повседневной жизни и в разговорах с ним они проявляли такую детскую наивность, что у Симона захватывало дух. Они не пытались размышлять или строить планы, они полагались на благосклонность Бога, которого, как они верили, интересует их судьба. Похоже, они не ведали, что благосклонность этого Бога подвергалась сомнению на протяжении всей истории, потому что, когда Симон задавал им вопросы, они говорили, что Бог — это любовь.
Они верили, что обладают истиной, которая неведома остальному человечеству. Такая самонадеянность потрясла его, но они, казалось, даже этого не замечали. Он спросил их, в чем заключается эта истина, но они не смогли объяснить. Это было как-то связано с любовью.
Любовь была их философией, их религией. Любовь упраздняла необходимость думать. Все знания, все рассуждения, все поступки сводились к этому детскому объяснению. Люби своих врагов. Люби Бога. Люби ближнего.
Они много улыбались. Это было частью любви. Они произносили банальности, делили пищу друг с другом и улыбались. Их улыбки тяготили Симона, как железо.
Он сопротивлялся этой удушающей банальности, пытаясь с помощью разума расчистить себе немного пространства. Он обнаружил, что его интеллектуальный арсенал неприменим против простоты их веры. Его силлогизмы ни к чему не приводили, его логические доводы повисали в воздухе. Любой анализ распадался, любой довод разрушался в атмосфере, в которой мысли не придавалось никакого значения. Значение имела только любовь.
Если бы он не был так уверен в своем превосходстве, он мог бы счесть это угрожающим.
— Думал ли Иешуа, что его убьют? — спросил он у Филиппа однажды утром.
Он пытался представить себе человека, служившего источником легенд. Это было нелегко.
— Он знал об этом, — сказал Филипп. — Он сказал об этом Кефе.
— Неужели он ничего не мог сделать, чтобы избежать этого? Покинуть страну, спрятаться?..
— Мог, но предпочел этого не делать, — сказал Филипп. — Он пожертвовал собой для нас.
Терпение в голосе Филиппа напомнило Симону, что он уже слышал это раньше.
— Именно его смерть дает нам возможность попасть в Царствие, — сказал Филипп.
Ну конечно, Царствие. Как многие другие, они мечтали о Царствии; и, как обычно бывает в подобных случаях, верили, что оно будет для них одних. Они верили, что оно близится. Они молились о конце света, в молитве они говорили, что Иешуа оставил их.
— Мы никогда не заслужили бы Царствие сами по себе, — объяснял Филипп. — Все мы грешники. Никто из нас, сам по себе, не выдержал бы Судного дня.
Симон ковырял в зубах. Частью его наследия, которую он без малейшего сожаления отбросил, была общенациональная навязчивая идея греха. Грехом считалось нарушение Закона; но поскольку никто не мог счесть всех мелких и сложных положений, содержащихся в Законе, не нарушить хоть какое-нибудь из них было практически невозможно. Таким образом, Закон делал грех неизбежным; с другой стороны, на него работала огромная армия экспертов, выискивающая в нем лазейки. По мнению Симона, единственной целью Закона было обеспечить работой эту армию экспертов.
— Поэтому, — продолжал Филипп, — он принял смерть вместо нас. Он принял наказание за то, чего никогда не совершал, для того чтобы мы избежали наказания за то, что мы совершили. Это искупление наших грехов. Знакомая идея, верно?
— Да, конечно, — сказал Симон.
Самопожертвование и самоуничижение; конечно, это было ему знакомо. Он этого не выносил.
— Иешуа называл это искуплением, — сказал Филипп. — Тебе понятно?
Симон разглядывал семечко инжира, извлеченное из щели между передними зубами. Он понимал; он слишком многое понимает.
— Искуплением, — едва слышно сказал он, — от ужасного правосудия Бога?
— Совершенно верно. — Филипп обрадовался. — Это был единственный выход.
— Мне казалось, вы говорили, — заметил Симон, — что Бог — это любовь.
— Правильно.
— И что единственное, что нам следует знать о Боге, — это то, что Бог — это любовь.
— Правильно.
— О каких богах идет речь? — вкрадчиво спросил Симон.
— Не надо истолковывать меня неправильно…
— Как бы ты хотел, чтобы я тебя истолковывал? Если Бог справедлив, он не может отменить наказание за бесчисленные грехи, взяв жизнь одного человека. Если Бог — это любовь и если Он способен вообще отменить наказание, Он может это сделать без принесения в жертву своего пророка. Что касается самой смерти, тебе должно быть известно, что согласно Закону человек, казненный таким образом, считается проклятым? Тем не менее нам предлагается верить, что этот человек был орудием Бога! Выходит, что Закон абсурден. Лично я всегда так считал, но
