заходить в селение, псы жили за оградой возле помоек, но сейчас ни у кого не поднялась рука выгнать четвероногих союзников на верную смерть. И спасённые собаки заплатили за добро добром.
Лай и визг, поднятые четвероногими, могли разбудить и мёртвого. Народ выскакивал из домов, кто-то заорал на собак, но большинство понимало, что так просто напуганные звери шуметь не станут. Мужчины с оружием кинулись туда, где метались, исходя лаем, мохнатые сторожа. В темноте не было ничего видно, но, когда пастух Мачо, размахнувшись, кинул вниз горящий факел, люди успели заметить тёмные фигуры, что, согнувшись, удирали в степь. Карлики, оставив где-то беспомощных птиц, решили самостоятельно пощупать оборону селения.
Вслед бегущим полетели стрелы, но то ли лучшие стрелки ушли с Бойшей, то ли просто не повезло, но только высланный наружу отряд никого за частоколом не отыскал.
Хотя это было потом, а покуда люди метнулись на другой звук – в Отшибной землянке кричала Уника.
Стояла Отшибная землянка в дальнем от входа углу селения, притулившись возле городьбы и мало что под неё не подныривая. Построили ту землянку в незапамятную пору, говорят, первую яму отрыл чуть ли не сам великий шаман Сварг, тот, что посрамил йогинь. Яму отрыл – да ещё и заговорил своим заветным словом, что, мол, быть здесь тем, кого род испытывает. Не часто случалось, что сидел в Отшибной землянке какой ни есть бедолага, бывало, годами пустовало недоброе место… Иногда по приговору старейшин держали в ней ослушников – чтобы поостыли да подумали о срамных своих делах. Шаманы тоже порой заключали туда тех, кого обуял безумный дух. Этим тихая землянка тоже помогала – беситься люди переставали, входили в разум. Про Отшибную землянку болтали, будто там по ночам к нарушившему родовые заповеди является сам Великий Лар – и нужно пред ним ответ держать, а ведь спрашивает он, ох, с пристрастием!.. Правда, сам Лар – это ещё полбеды. А ежели шаман разрешит явиться к преступнику кому построже? Наутро весь седой проснёшься…
Дверей на землянке не было, крепче любых запоров держало пленника слово шамана. Внутри имелся камелёк, чтоб не так холодно зимой было, и жёсткая постель в углу. Стены увешаны рогами оленей. Олени среди зверей особенные – по весне с ума сходят, и тогда олений вождь приводит свой народ в разум ударами ветвистых рогов. Для того эти рога и в Отшибной землянке висели. Начнёт буйствовать рехнувшийся сородич, а олений рог его смирит, хотя бывало, что буяна выносили поутру из землянки избитым до неузнаваемости. Сейчас, когда в узилище сидела Уника, Матхи на рога заговоров не накладывал, так просто висели, для красоты и порядка.
Уника переживала заключение спокойно: она своё дело сделала, а там – как судьба распорядится. Только за Таши беспокоилась – не натворил бы чего сгоряча. О том, что происходит в селении, Уника имела самое смутное представление; Матхи, навещавший пленницу, молчал, испуганно молчала и Лата, приносившая дочери еду, а Ромар последнее время крутился, словно овца, заболевшая вертячкой, и много времени на Унику выкроить не мог.
Лай собак поднял Унику среди ночи. Девушка села, засветила лучину от углей, догоравших в очаге. Прислушалась. Какой-то шум доносился сквозь стену. Никак скребётся кто?
Уника заметалась. Ну так и есть! Должно быть, Таши вернулся из похода и, как обещал сгоряча, вздумал вытаскивать её отсюда! Вот уж действительно, не дали предки ума, так под кустом не сыщешь! Погубит себя, как есть погубит!
Возня за стеной доносилась уже совершенно отчётливо. Потом плетёная стена прогнулась, вышибленная снаружи, рухнул пласт земли, открывшийся за ней, и в отверстии показалась голова. Зеленоватым блеском сверкнули круглые глаза, широкий рот растянулся в недобром оскале.
Застынь Уника хоть на мгновение, карлик успел бы выбраться сквозь прорытый лаз – и тогда неизвестно, чем бы всё кончилось. Но Уника, прежде даже чем закричать, метнулась к выходу. Выбежать наружу ей не удалось, могучее заклятье отшвырнуло её обратно. Карлик, извиваясь червем, полз внутрь землянки; в руке у него был зажат острый кремневый сколок. Не бог весть какое оружие, но на человека хватит.
Поняв, что отступать некуда, Уника сорвала со стены один из оленьих рогов и, косо размахнувшись, чтобы не зацепить низкий потолок, ударила выползающего чужинца по тонкой шее. Карлик взмякнул, рванулся было назад, но Уника ударила его второй раз и третий… Потом к ней пришёл голос, и она закричала. Этот крик и услышали собравшиеся возле городьбы люди.
Первым в Отшибную землянку влетел Парат. Размахнуться топором в низкой норе он не мог и потому ударил торчавшую из стены голову ногой. Лишь затем он увидел, что карлик был убит ещё до его прихода. Чужинцы, ползшие следом, пытались вытащить попавшего в беду товарища, но олений рог, которым орудовала Уника, плотно охватил шею и заклинил убитого в дыре.
Ухватив за волосы, Парат втащил убитого в землянку, пихнул топором в лаз, проверяя, не ждет ли там ещё кто-то. Подземный ход был пуст, в эту минуту карлики уже бежали от стен. Парат сунул в отверстие руку, изогнув дугой, вытащил застрявшее в норе копьецо. Воин полупрезрительно фыркнул, прислонил оружие к стене и, повернувшись к людям, застывшим в дверях, сказал:
– Быстро, десять человек охотников, кто поздоровей. Выйдем наружу, пока темно, обойдём городьбу. Поглядеть надо, много ли они таких нор понарыли.
Оказалось, что в трёх местах городьба подрыта весьма основательно и заточенные плахи ждут лишь решительного толчка, чтобы рухнуть, открыв проход хищным птицам. К утру люди едва успели засыпать землёй и забить камнями слабые места, раскопанные чужинцами. И всё это время часовые возле ворот продолжали то и дело размахивать огнём и, срывая голос, кричать в недобрую ночь:
– Засада у стен! Побереги-ись!..
Бойша сдвинул брови. И воины разом напряглись, схватившись за оружие. Вот тебе и вернулись с победой! Теперь не знаешь, как и домой попасть. Двинешь через открытое место – тут тебе и погибель. Но и в кустах ждать нельзя. И без того уже светает, а как солнце встанет – тогда точно побьют диатримы оставшихся на открытом месте.
– Поднялись, – одними губами приказал Бойша. – Копья освободить! Нести только раненых, убитых оставляем здесь.
– Как оставляем?! – шёпотом закричал кто-то. – Вон же ворота – успеем пробежать…
– Ну как знаете! – Вождь был страшен. – Кто убитых несёт – в первый ряд! Случится что – тела на землю сбрасывайте, а чтоб копья в дело пустить мгновенно. Мёртвые простят – о живых думать надо! И чтоб ползти улитками не смели! Бегом бежать!
Рванулись так, словно диатримы уже на плечах висели.
Так оно, впрочем, и получилось. Кончались последние минуты предутренней серости, птичьим глазам стремительно возвращалась зоркость, и карлики, засевшие в терновнике по ту сторону пастбища, сочли, что уже достаточно светло. Разом, словно выплеснуло на луговой простор толпу бешеных птиц. Эх, да не будь здесь этого терновника, разве ж спрятались бы враги в такой близи от частокола?! И ведь сами, когда сводили кусты с пастбища, оставили полосу колючего кустарника, чтобы скотина, ежели пастухи зазеваются, не влезла в хлеба. Свиол сказал оставить колючие заросли. В домах ещё посмеивались – не из-за хлеба, мол, радел старейшина, а оттого, что любит узвар на терновой ягоде…
И с другой стороны, где, кроме репьёв, и растения другого нет, тоже появился противник. Как ночью птиц подвёл – никто уж и не скажет, а сподобился-таки подвести, залегли в бурьяне, как в прошлый раз, и караулили, не вылезет ли кто из-за неприступной городьбы. А тут с другой стороны целая толпа бежит.
В бурьяне хоронился всего пяток птиц, но и этого было довольно, чтобы людям пришлось биться на два фронта. Пять диатрим – не та сила, к которой спиной поворачиваться можно.
Как в страшном сне, где является за тобой Хурак, видел Таши – из убитой Дзаром травы, из сплетения пыльных изломанных стеблей тяжким порождением страха одна за другой вскидываются чудовищные шеи. Жёлтые глаза горят, клювы разинуты, из глоток рвётся алчный клёкот. На спинах у диатрим – карлики со своими копьецами, размахивают оружием, но в бой срываться не спешат, верно, и впрямь не ждали, что люди со стороны степи пойдут, да ещё такой силой.
– Бего-ом!!! – заорал Бойша так, что слышно было, наверное, на той стороне Великой. Последняя надежда – сполохом чужинцев взять, уйти, покуда те не разобрались, что к чему. Хотя какой уж тут сполох – несутся вражинцы, сотрясая землю дружным топотом, и кажется, что и впрямь подняли диатрим на воздух их не годные к полёту крылья.
