– Бего-ом!..
И – откуда только сноровка взялась! – бежали не просто кучей, а словно в загонной охоте, ощетинившись копьями, плечо соседа не теряя, вперёд не вырываясь, но и не отставая, понимали все – только вместе отбиться и можно. Сказалась всё-таки выучка – не зря над обрывом шеренгой стояли, поджидая непрошенных гостей, недаром по осени чуть не полстепи перегораживали, прижимая стада травоядных к крутым местам. Люди всегда перед всем миром совместной работой славятся, потому и живы по сей день.
А в селении только этого и ждали. Над городьбой появились плечи и головы стрелков. По ближним диатритам хлестнуло порывом колючего ветра. Молодцы – не в птиц метили, в наездников, троих из пяти сшибли, а остальные на целое войско кидаться поостереглись, завизжали и пошли в обход туда, где на истоптанном выгоне словно бы в один миг поднялась новая чудовищная поросль. Там с клёкотом мчались наперерез людскому потоку главные силы птичьего войска.
Сшиблись в одном поприще перед воротами. Диатримы с налёту врезались в строй воинов Бойши, и не было уже тут ни спасительной каменистой крутизны, ни ещё более спасительного вязкого Истрецова ила; ровное место, наилучшее для диатримьих атак.
И всё же не потеряли охотники сердце, встретили напасть как должное сыновьям Великого Зубра. Упёрли копья в землю; все, кто мог, пустили стрелы. Меток глаз степных охотников, верно летели стрелы, помогали и из-за частокола. Карлики падали, но оставшиеся без водительства птицы, подхваченные порывом соседей, жадно стремились на добычу и бежали уже не вместе со всеми, а вырывались вперёд. Они и врезались первыми в строй Бойшиного войска.
Кто скажет, встречались или нет диатриты не просто с человеческими народами, но и с тяжёлым загонным копьём, но правильного строя они явно доселе не видывали. Каждую хищницу принимали на три копья, а это не шутка даже для живучего ужаса пустынь. И всё же первые людские шеренги проредило изрядно.
Следом за осиротелыми смертницами ударило основное войско диатрим. Но этот отряд только-только переправился через Великую и не имел даже того малого опыта, что дорогой ценой приобрела потрёпанная на Истреце орда. Если бы ринулись всадники в бреши, что оказались пробиты первым натиском, то, верно, сумели бы рассечь войско на части, но они снова пошли сплошным фронтом, и их встретила непроходимая стена загонных копий. Птицы лупили клювами, но срубленная в священной роще жердь оказалась длиннее, и немногим карликам удалось достать людей.
Только поэтому войску и довелось спастись. Да ещё то помогло, что свои в селении тоже не спали. В воротах спешно оттаскивали дубовые плахи, торопясь открыть проход. Над частоколом густо стояли лучники – похоже, за оружие взялись все, от мала до велика, и даже девки с бабами, не забывшие еще детские забавы, когда все, и мальчишки и девчонки, бьют из слабых детских луков пролётную птицу.
И ворота – вот они, совсем близко… Бойша, не теряя времени, взмахнул нефритовой дубинкой, приказывая своим – внутрь! Сам вождь с немногими лучшими воинами отступал последним. Людская круговерть швырнула к его невеликому отряду и Таши с Тейко. Непримиримые враги оказались рядом – Тейко с копьём, уже успевшим сегодня испробовать горячей диатричьей крови, и Таши со своим знаменитым луком.
Гарцующая птица с размаху вогнала кремневый наконечник себе в грудь, пронзив непробиваемую людской рукой броню грудных перьев. Почувствовав рану, она отдёрнулась, почти вырвав копьё из рук Тейко; карлик, стараясь справиться со взбесившейся от боли диатримой, на мгновение забыл о собственной безопасности, неловко открылся – и его тотчас в упор достал стрелой Таши…
Но и люди теряли многих, слишком многих. Падали раненые, рвался строй, ещё чуть-чуть – и совсем смели бы диатриты рать Бойши. Хорошо, у своих стен бились, недалеко бежать…
Последний, самый страшный удар диатритов принял на себя Бойша. Уже поняв, что добыча ускользает, карлики и птицы ударили с такой яростью, что едва не втоптали в пыль оставленный отходящими заслон.
Таши пустил меткую стрелу, сбив чужинца, закинул руку за спину, чтобы выхватить следующую стрелу, но пальцы встретили пустоту – в висящем над плечом колчане больше ничего не было. В то же мгновение остался безоружным и Тейко – наскочившая боком птица вывернула из его рук массивное копьё, рванулась и помчала прочь, оглашая окрестности хриплым криком. Копьё так и осталось в ране и теперь волочилось по земле вслед за теряющей силы диатримой. Кто-то из воинов упал, пробитый кривым клювом, кто-то продолжал сражаться, просто потому, что не было секунды, чтобы вбежать в ворота и спасти себя самого.
И в этот миг вперёд шагнул Бойша. В левой руке он держал меч с обсидиановыми вкладышами, а в правой… в правой был зажат священный нефрит.
Неуловимым движением Бойша увернулся от первого удара клювом, а второго диатрима нанести уже не успела, потому что Бойша внезапно и резко взмахнул нефритом. Таши показалось, что Бойша что-то выкрикнул при этом, но слова в том кличе были странные и непонятные.
Из-под зелёного камня в разные стороны брызнула кровь. Плоть диатримы смялась, словно снопик сухой травы: нефрит перебил страшилищу шею, и не просто перебил – а снёс напрочь. Из раны выглянул обломок кости, неестественно белый на алом фоне; хлынула кровь из разорванных жил. Дёргая лапами в предсмертии, птица грянула оземь, а упавшего карлика Бойша ударил пяткой в грудь – да так, что рёбра у того, верно, вывернулись в обратную сторону, изо рта плеснула кровь, и он замер.
Диатриты растерялись. Прежде им не приходилось видывать такого, и они замешкались на один только миг, но этого мига хватило остаткам войска, чтобы очутиться за городьбой. Последним не влетел, не вбежал – с достоинством вошёл сам вождь. И – десятки рук тотчас одним дыханием задвинули дубовые плахи.
Таши почувствовал, как у него подгибаются ноги. Еле-еле устоял, да и то лишь опершись спиной на очень кстати случившуюся здесь стену.
Глава 5
Встреча – это не проводы, после битвы молчать не обязательно. Войско вернулось – крика на весь день было. Женщины, встретившие из похода мужей и сыновей, рыдали от счастья, не встретившие – выли от горя. Ромар, Матхи и старухи-целительницы, позабыв про былую вражду, трудились не покладая рук (хотя у Ромара рук-то как раз и не было), пытаясь спасти хоть кого-то из раненых, которых не бросили, даже попав под внезапный диатричий натиск. Конечно, выходить удалось бы больше – не устрой Бойша днёвку в балке. Правда, тогда не вернулось бы домой всё войско…Последняя схватка с диатритами унесла четыре десятка жизней – больше половины того, что потеряли за весь ночной бой. Треть войска легла костьми, а враг по-прежнему стоял у самой городьбы… Вот почему мрачен был Бойша, когда начали, по давнему обычаю, славить вернувшегося с победой вождя… Да и то – какая это победа, коли погибших не сумели похоронить по-человечески, бросили во время бегства. Только Свиоловы сыновья дотащили до городьбы тело брата. Остальные лежали у самых стен, на виду у людей, и лучники не жалели припаса, отгоняя шустрых карликов, жаждущих полакомиться человечиной.
Злобные малютки потеряли троих смельчаков, и ещё одной диатриме вышибло стрелой глаз, но всё же несколько мёртвых тел было утащено в сторону, и теперь изголодавшиеся карлики, собравшись кружком, пожирали их на глазах у стонущей родни погибших.
Такого люди не прощали никому. Чёрная ненависть сгущалась над округой, грозя разразиться новыми сражениями.
Таши в это время у городьбы не было. Очутившись дома, он первым делом отыскал Ромара. Не терпелось расспросить – как Уника? Однако безрукий старик только досадливо дёрнул обрубком плеча. Вместе с бабами он ворожил над раненым Рутко; парню разворотило бок, крови много вытекло, но ежели сейчас всё порядком справить, то выкарабкается…
– Ничего с твоей Уникой не сделалось. Как сидела в Отшибной землянке, так и сидит. Потом поговорим! Видишь, у меня дел невпроворот…
Таши понурился и отошёл. Верно… всё верно. Ромар должен увечных пользовать, тут не до разговоров… да только всё равно обидно. Мнилось – вести принесённые важней всего. Право же, глупо, совсем по-мальчишески – не терпится, чтобы похвалили…
Мало-помалу суета и крики стихали. На поле перед городьбой остались только мёртвые – заплатив за угощение собственными жизнями, диатриты больше за страшным лакомством не совались.
