умел?.. Волшебством взял? Это нечестно!
– Почему? Он лучше знает душу огня и, значит, лучше умеет. Никакое волшебство законом не запрещено. Нельзя только другим мешать. Так он и не мешал, за этим я следил.
– Всё равно нечестно, – пробурчал Таши.
– Да ладно, пусть его, дело давнее. Я это к тому говорю, что мангас великим чародеем быть не может. Он не чары творит, а шутки играет, мается от нечего делать. А тот, что Кюлькаса тревожит, это совсем иное дело. На такое решиться – слаще рузарху в пасть прыгнуть. Мало того, что весь мир кругом стонет, так сам чародей больше всех рискует. Сегодня он у Кюлькаса силу своровал, а завтра его же эта сила походя раздавит. Такими вещами не балуются. У предвечных повелителей силища неподъёмная, ею горы двигать надо, звёзды на землю сводить, моря высушивать. Я ума не приложу, чем этот мерзавец у себя занимается, какие пакости задумал, что за ужасы творит. Ведь он не раз и не два обратился к предвечному, он будоражит его постоянно, каждый день и чуть не всякую минуту. Но я нигде не вижу следов его страшной волшбы. Вот что пугает меня всего сильнее. Возможно, он готовит что-то непредставимое, и нам надо остановить его, пока он не пустил это в ход.
Таши поёжился. Картина, нарисованная Ромаром, проняла даже его. Уму представилась пещера, наподобие той, о которой рассказывала Уника. Мёртвая гладь подземного озера, мельчайший песок и неровный камень стен. И там, в безграничной тьме, безликое, ничем не напоминающее человека существо готовит скорую гибель этого мира и приход иного, где всё будет чужим и враждебным.
– Я его найду, – сказал Таши, – и заставлю раскаяться в своих делах.
Неделю они упорно ломились сквозь лес, не встречая по пути никого и оставив далеко в стороне приречные поселения рыболовов.
На восьмой день, завершив вечернее гадание, Ромар подошёл к Таши и Унике и негромко произнёс:
– А ведь мы и впрямь след в след домой возвращаемся. Давай-ка ты завтра от шапки своей отдохни, и пойдём просто к дому. Дня два потеряем, не больше. А навестить родичей надо, сердце за них болит.
Таши был согласен, а Уника и подавно, хоть и страшновато было, что вновь кто-нибудь надумает взвалить на неё ответственность за несчастья суровой зимы.
Разумеется, Таши по-прежнему сверялся с шапкой и с тайной радостью обнаружил, что, направившись к дому, Ромар начал забирать влево. Значит, не среди своих прячется злой маг, а в закатных землях.
К лесному посёлку путешественники вышли, так и не встретив никого из родичей, и лишь у самой горотьбы услыхали крик караульного. За зиму посёлок изменился мало, большинство землянок осталось недокопанными, да и не нужны они стали оскудевшему роду. Зима выдалась страшная, а осенние запасы погибли во время бегства. Немало родичей недосчитались по весне, когда пошла перелётная птица. Теперь в посёлке оставалось около семи сотен душ. Прежде в Верхнем селении, самом малом из всех, жило больше людей.
Прослышав о возвращении Ромара, сбежался народ. Собрались перед большой землянкой, чтобы послушать рассказ о путешествии. Где были, что выискали и как теперь дальше жить.
Таши обратил внимание, что на поясе у Стакна висит на ремне нефритовый желвак. Сумел мастер из навершия расколотой дубинки выточить кистень, чтобы не совсем оставался род без святыни. А у сородичей достало мудрости назвать тонкорукого Стакна своим вождём. Не беда, что не слишком могуч мастер, главное, что разум у него не убогий.
Ромар рассказывал, да и то не всё, а Таши с Уникой только кивали и поддакивали. Ясно ведь, что не стоит говорить людям, как вместе с мангасом по лесу ходили, о таком рассказывать – только народ злить. Промолчал Ромар и о том, что Баюн и не человек вовсе, а сродни злобным карликам. А вот о злом чародее всё поведал, даже то, что получили от Баюна в подарок святыньку, которая поможет злыдня найти. Что за святынька такая – люди не спрашивали, понимали, что не след волшебными вещами у всех на виду размахивать.
– И что же делать думаете? – спросил Стакн, выслушав рассказ.
– Дальше пойдём, – твёрдо сказал Ромар. – Мы этот поход начали, нам его и кончать.
– А по-моему – блажь это, – вдруг заговорил Мугон. – Как ни верти, нам тут всё одно не жить. Второй такой зимы никто не переживёт. Да и не дело, когда колдун от людей уходит. Таши тоже жаль отпускать. Я с ним бок о бок дрался, знаю, на что он способен. Нечего ему за чародеями гоняться, он роду нужен.
– Ты что же, в степи предлагаешь возвращаться? – спросил Стакн. – Ты же сам туда ходил с разведчиками. В степи снова засуха, от реки и следа не осталось. Там скоро и диатриты жить не смогут.
– На закат уходить надо, – упрямо проговорил Мугон. – И плевать, что там земель свободных нет. Потесним кое-кого. Спасибо Бойше, он с детьми тура войну остановил. Теперь мы им поклонимся, думаю и договоримся. Ромар сказал, что с рыболовами хлеб делил. Тоже добро. Одних о помощи попросим, других… глядишь, и наберётся силы против западных племён выступить.
– Покуда чёрный маг жив, Кюлькас нам нигде покоя не даст, – возразил Ромар. – К самому себе за пазуху не спрячешься.
– А пока вы будете чародея выискивать, весь род на нет сойдёт, – упорствовал Мугон.
– Ты что скажешь, шаман? – спросил Стакн.
Матхи стоял бледный, исхудалый. Колдовской наряд висел на нём мешком, словно не человека облегал, а болтался на высохшей палке. Видно, так и не оправился шаман после тяжкой болезни.
– И Ромар прав, и Мугон прав, – бесцветным голосом произнёс Матхи. – Пусть каждый своим делом занимается.
Вспомнив наказ Ромара, Таши осторожно надвинул на темя висящую за спиной шапку.
Нет, ничего. Правую щёку жжёт, словно рыжий муравей кусил, – где-то там бродит злой маг. А Матхи с другой стороны стоит. И на взгляд ничего особенного в шамане не видно.
С тех пор, как перед лицом кровожадного Хурака Таши впервые ощутил чужое волшебство, прошло довольно много времени, и молодой охотник попривык разбираться в этих прежде недоступных ему следах. Трудные мысли роятся вокруг Матхи, больные мысли, но не злобные. Помочь ему надо, пожалеть… Таши вдруг поймал себя на том, что думает о кудеснике со снисходительной заботой, что в отношении шамана даже и неприлично. Покраснев, Таши поспешно скинул шапку.
– Пусть так и будет, – решил Стакн. – Ромар со своими пусть дальше идёт, а ты, Мугон, набирай молодых парней и ступай с ними к верховьям Белоструйной. Всё как хотел: своих искать, из Западного селения, с детьми тура договариваться… Только смотри, прежде времени ни с кем не ссорься. Пять человек тебе хватит, так?
– Хватит, – довольно проворчал Мугон. – Мне их и выбирать не нужно, все на виду. Тейко возьму, Лихора, Милошу и Свиоловых сынов. Послезавтра выйдем, через месяц назад ждите. Нам на дорогу год не потребуется.
– Вот и ладно, коли так, – заключил Стакн.
Под вечер Стакн, Ромар и Матхи заперлись в землянке вождя и просидели там чуть не до полуночи. Таши велено было далеко не уходить, и он изнылся, одиноко сидя на площади, размышляя под надоедливый комариный звон о тяготах кочевой жизни. Вот домой пришли, можно сказать, и что с того? Какой же это дом? Их землянка за зиму в негодность пришла, плесени в ней больше, чем воздуха; богатства всего – что с собой в мешке принёс… А люди, ради которых старался, как и прежде смотрят косо. Тейко на площади рта не разинул, но взгляд-то никуда не спрячешь. А кто-то так и просто сказал: «Гуляли полгода, да ничего не выгуляли… ворох сказок принесли».
Таши надвинул шапку, прислушался. Нет, всё-таки не зря ходили. Осенью сам зоркий Ромар слепым кутёнком тыркался, не понимая, что происходит, а теперь всё ясно как светлый день. Вот там чародей проклятый бродит – всю щёку истерзал… Ну ничего, недолго тебе осталось. Таши вздохнул и шустрей замахал ивовой веткой, отгоняя ошалевших от жадности комаров.
Мимо прошли Тейко с Милошей. Тоже собираются в дорогу; Мугон решил до послезавтра время не тянуть, выйти завтра с утра. И то верно, зачем день прохлаждаться? Мугон с прошлого года вдовый, трое парней холостых, а у Свиоловых сыновей в семье строго: скажут Курош и Машок, что завтра уходят, – и всё. Вертитесь бабы, собирайте хозяев в путь.
Тейко в сторону Таши и глазом не покосил. Остыл за зиму, что ли? А может, так чародействует надетая шапка: не видит его недруг, будто нет рядом никакого Таши, да и прежде не бывало.
