нас сдержанность маленькой Лу; ее родители несомненно были партувайскими магнатами, а она богатой наследницей.
После того как мы рассказали о своем пребывании в долине Мартаир, хозяева стали с любопытством расспрашивать, по какому делу мы прибыли в Талу. Мы вскользь заметили, что причиной нашего прихода было судно, стоявшее в гавани.
Арфрети, жена По-По, добрая материнская душа, посоветовала нам после еды поспать; а когда мы проснулись вполне отдохнувшие, она подвела нас к двери и показала вниз в сторону деревьев, сквозь которые мы увидели сверкающую поверхность воды. Поняв намек, мы отправились туда и, обнаружив глубокое тенистое озерко, выкупались, а затем вернулись в дом. Наша хозяйка присела теперь рядом с нами; она осмотрела с большим интересом докторский плащ, в сотый раз пощупала мою грязную рваную одежду и соболезнующе воскликнула: — Ах! Нуи, нуи оли мани! оли мани! (Ах, она очень очень старая! очень старая!)
Арфрети, славная женщина, обращаясь к нам с этими словами, думала, что говорит на прекрасном английском языке. Слово «нуи» так хорошо известно иностранцам по всей Полинезии и так часто употребляется ими в разговорах с туземцами, что последние считают его общепринятым во всем мире. «Оли мани» — это не что иное, как «оldman»[117] в туземном произношении; все жители островов Товарищества, говорящие по-английски, обозначают этими словами не только старых людей, но и любые старые вещи.
Арфрети подошла к сундуку, набитому различной европейской одеждой, достала две новые матросские куртки и две пары брюк, с ласковой улыбкой вручила их нам, провела нас за ситцевую занавеску и ушла. Без излишней щепетильности мы переоделись; теперь, поев, поспав и выкупавшись, мы предстали как два жениха.
Наступил вечер, зажгли светильники. Они отличались чрезвычайной простотой: половинка зеленой дыни, примерно на треть наполненная кокосовым маслом, и фитиль, скрученный из таппы, плавающий на поверхности. В качестве ночника ничего лучше не придумать; мягкий, навевающий сон свет пробивается сквозь прозрачную кожуру.
Время шло, и в дом стали сходиться остальные члены семьи, которых мы еще не видели. Появился стройный молодой щеголь в яркой полосатой рубашке; накрученная у него вокруг талии добрая сажень светлого узорчатого ситца спадала до земли. На нем была также новая соломенная шляпа с тремя лентами, обернутыми вокруг тульи: черной, зеленой и розовой. Ботинок и чулок, однако, он не носил.
Пришли и две изящные смуглощекие девочки-близнецы — с кроткими глазами и чудесными волосами, бегавшие полуголыми по дому, точно две газели. У них был брат, немного моложе их — красивый темнокожий мальчик с женскими глазами. Все они были детьми По-По, рожденными в законном браке.
Появилось также несколько старух странного вида, одетых в потрепанные плащи из грязного холста, которые сидели так плохо и к тому же так явно были с чужого плеча, что я сразу же причислил их владелиц к приживалкам — бедным родственницам, жившим за счет благодеяний ее светлости Арфрети. Эти грустные кроткие старушенции мало разговаривали и еще меньше ели; они сидели, либо уставившись глазами в землю, либо почтительно вскидывая их.
В том, что они стали такими, повинно, надо думать, проникновение на остров зачатков цивилизации.
Я чуть не забыл Мони, постоянно улыбавшегося старика, который готовил нам пищу. Его лысая голова представляла собой блестящий шар. У него было небольшое круглое брюшко и кошачьи ноги. Он выполнял у По-По различные хозяйственные работы — стряпал, прислуживал за столом и лазил на хлебные деревья и кокосовые пальмы; вдобавок ко всему он очень дружил со своей хозяйкой и часами сидел с ней, куря и болтая.
Нередко можно было видеть, как неутомимый Мони что-то быстро делал, затем вдруг бросал свое занятие — все равно какое, убегал куда-нибудь неподалеку и, забившись в укромный уголок, заваливался соснуть, после чего снова вскакивал и со свежими силами принимался за работу.
Что-то в поведении По-По и его домочадцев заставило меня прийти к заключению, что он был столпом церкви, хотя на основании виденного мною на Таити я с трудом мог примирить такое предположение с его открытым, сердечным, непринужденным поведением. Но я не ошибся: По-По, как выяснилось, исполнял обязанности кого-то вроде церковного старосты. Он считался также богатым человеком и был в близком родстве с верховным вождем.
Перед тем как лечь спать, все семейство уселось на пол, и, стоя посреди, По-По прочел вслух главу из таитянской библии. Затем, опустившись вместе со всеми на колени, он произнес молитву. По ее окончании все молча разошлись. Такие общие молитвы происходили регулярно каждый вечер и каждое утро. В этой семье трапеза также неизменно начиналась и кончалась молитвой.
После того как я убедился в почти полном отсутствии всякого подобия истинного благочестия на этих островах, то, что я увидел в доме нашего хозяина, меня очень удивило. Но По-По был подлинным христианином — единственным, не считая Арфрети, какого я лично знал среди всех туземцев Полинезии.
Глава LXXIV
УСТРОЙСТВО НА НОЧЬ. ДОКТОР СТАНОВИТСЯ НАБОЖНЫМ
Нас уложили спать со всеми удобствами.
В ногах брачного ложа По-По под прямым углом к нему стояло меньшее, сделанное из дерева «коа». Поверх упругой сетки из тонкой прочной веревки, сплетенной из волокон шелухи кокосового ореха, лежала одна тонкая циновка; подушкой служила куча сухого папоротника, а простыней — кусок белой таппы. Эта постель предназначалась мне. Для доктора приготовили ложе в другом углу.
Лу спала одна на маленьком диване; около нее горел светильник. Ее брат-щеголь покачивался наверху на матросской подвесной койке. Две газели шалили на циновке поблизости; старым родственницам Мони уступил свой соломенный матрац в тесном закутке, а сам улегся и храпел у открытой двери. После того как все устроились на покой, По-По поставил светящуюся дыню посреди комнаты. Так мы все проспали до утра.
Когда я проснулся, яркие лучи солнца проникали сквозь щели между бамбуками, но никто не шевелился. Полюбовавшись изящной позой, принятой во сне одной из спящих, я затем перенес свое внимание на общий вид жилища, весьма показательный для высокого общественного положения нашего хозяина.
Самый дом был построен в простом, но полном вкуса туземном стиле. Он представлял собой удлиненный правильный овал футов пятидесяти в длину, с низкими сплетенными из бамбука стенами и покрытой пальмовыми листьями крышей. Конек отстоял футов на двадцать от земли. Никакого фундамента не было; голый земляной пол был просто устлан папоротником; такого рода ковер очень хорош, если его часто меняют, в противном случае он становится пыльным и служит прибежищем для паразитов, как это бывает в хижинах более бедных туземцев.
Кроме кроватей, обстановку составляли три или четыре матросских сундука, в которых хранились наряды всей семьи — плотные полотняные рубахи По-По, ситцевые платья его жены и детей, а также всякие мелкие европейские изделия: нитки бус, ленты, немецкие зеркала, ножи, дешевые литографии, связки ключей, черепки посуды и металлические пуговицы. Один из этих сундуков служил Арфрети картонкой для шляп; в нем лежало несколько туземных головных уборов, все одного и того же фасона (ведерки для угля), но отделанные лентами разных цветов. Ничем так не гордилась наша славная хозяйка, как этими шляпами и своими платьями. По воскресеньям она выходила из дому раз десять, и каждый раз, точно королева Елизавета, в другом наряде.
По-По из каких-то соображений установил такой порядок, что нас кормили до того, как подавалась еда остальным членам семьи; доктор, прекрасно разбиравшийся в подобных делах, утверждал, будто мы питались значительно лучше, чем они. Во всяком случае если бы гости Эримеара путешествовали с набитыми кошельками, чемоданами и рекомендательными письмами к королеве, он ухаживал бы за ними не
