высшая начальная школы. При общине работали также Общество призрения стариков и сирот, Женское общество.
В 1923 г., опять же по инициативе Г. Селехметова, было принято решение о строительстве в Харбине двухэтажной соборной мечети — в честь 1000-летия принятия ислама предками тюрко-татар. Когда я был в Харбине в 1990 г., я сразу же посетил участок бывшей татарской общины на родной Биржевой улице: на мечети висела доска с надписью о том, что она охраняется как памятник культуры города Харбина; однако участок и все постройки на нем находились в крайне запущенном состоянии.
К декабрю 2001 г., когда я снова побывал в этих местах, положение радикально изменилось. Мечеть была отреставрирована, покрашена светлой краской, двор — очищен, дворовые постройки стояли как новенькие… Изменилось и окружение: исчез знаменитый в харбинской истории бетонный трек соседнего стадиона, на котором было в свое время поставлено столько рекордов нашими велосипедистами… Вместо него сегодня — небольшая пустынная площадка.
На углу Биржевой и Артиллерийской, на 'краю' бывшего стадиона, во второй половине 20-х годов называвшегося 'Первым общественным стадионом ОРВП' и являвшегося центром харбинского спорта, занимая часть его площади, поднялось высокое жилое здание. Мы снимали в это время документальный кинофильм о моей семье и русском Харбине и запечатлели эти изменения, новую бывшую Биржевую улицу на кинопленку…
В заключение рассказа о тюрко-татарской общине Харбина и Маньчжурии следует отметить, что за всю историю ее существования не было ее национальной замкнутости, изолированности от общей культурной и общественной жизни эмигрантских Харбина и Маньчжурии.
Харбинские татары не чуждались широкого участия в этой жизни, татарские коммерсанты делали щедрые пожертвования на общественные, культурные и благотворительные нужды города, не забывая при этом и внутриобщинной благотворительной работы. То же самое можно сказать и о татарских общинах в городах Хайларе и Маньчжурия.
Приход на Китайскую дорогу Остроумова с его подчас крутыми административными мерами вызвал много шума и разговоров в Харбине и на Линии, не заслонивших, впрочем, обсуждения в городе драматических событий, происходивших с последним выпускным классом Коммерческих училищ в том же 1921 г.
'Большая программа — в училищах изучался 31 предмет, и строгие во всех отношениях требования, повлекли за собой то, что к 6-му классу у нас, — пишет папа, — из 41 ученика осталось 28.
Шестой же класс стал настоящим 'чистилищем' в мужском училище, и после него в седьмой класс нас перешло только 16 человек! В таком числе стали мы и восьмиклассниками. Без особых событий закончилось первое полугодие и началось второе. В феврале мы отметили традиционную 'стодневку' — сотый день, который отсчитывался ото дня выпускного акта, а сам акт обычно бывал в последние дни мая.
В 'стодневку' в стенах училища устраивался в складчину ужин (с вином), ребята пели, танцевали и т. д. На ужине обычно бывали некоторые преподаватели. Многие члены родительского комитета были против устройства 'стодневок', считая, что они 'не к лицу' такому учебному заведению, как наше. Но традиция была крепкой, 'стодневки' проходили спокойно и корректно, и наша строгая, но прогрессивная администрация их не запрещала.
С 1917 г. все переходные и выпускные экзамены в школах были отменены, и мы знали, что закончим занятия 16 апреля, а все остальные классы будут продолжать заниматься. Все шло хорошо. Но вот наступил роковой для нашего 8-го 'Б' класса день: вторник, 5 апреля 1921 года! Этот день запомнился на всю жизнь!
В классе отсутствовали трое, и нас было 13 человек. Прошли два первых урока, и выяснилось, что 3-й, 4-й и 5-й уроки будут свободными из-за болезни преподавателей, а 6-й урок — английская литература — состоится. Как водится, обратились к классному наставнику с просьбой переместить или отменить шестой урок. Сам он сделать этого не смог и вскоре сказал, что к нам придет инспектор. Пришедший Н. Ф. Волонцевич сообщил нам, что переместить урок не представляется возможным, а отменить его он не может потому, что преподаватель сказал, что урок ему необходим для окончания курса. 'Поэтому делайте, что хотите в это время, но шестой урок должен быть', — закончил инспектор.
Мы посидели, потолковали: 'Идти играть в футбол или лапту? Не хочется! Идти домой, а потом прийти к уроку? Пожалуй, не стоит!' Так и решили: к уроку не возвращаться, пропуск одного занятия как-нибудь обойдется!
Наутро пришли в училище, а швейцар, пропуская всех учеников, нас не пропускает. 'Что такое, что случилось?' — 'Не могу знать, приказано не пропускать!' Подошел взволнованный Э. М. Ренц и схватился за голову: 'Что вы наделали! Вчера было созвано экстренное заседание Педагогического совета, и вас всех исключили!'
Мы стояли потрясенные неожиданностью, а потом посыпались вопросы: 'Но как же так?' — 'Что делать?.. ' Эдгар Мартынович сказал: 'Не все еще потеряно, мне кажется, что окончательно участь ваша решится позже. Не делайте опрометчивых шагов. Советую обратиться в Родительский комитет; может, он сумеет чем-нибудь помочь вам!'
В родкоме случай с нами был уже известен, весь город говорил об этом. Наметились следующие предложения:
— продолжить занятия с нами до конца мая;
— держать выпускные экзамены кому-нибудь одному за весь класс.
Через два дня мы узнали, что предложения администрацией училища не приняты. Нового для нас ничего не было, что делать дальше мы не знали. Собрались мы в воскресенье 10 числа, и тогда впервые кто-то робко сказал: 'Так что же, может быть, держать экстерном в какой-нибудь гимназии?' Эта мысль, которая, вероятно, мелькала у каждого из нас, а теперь высказанная вслух, прозвучала, как удар хлыста. Стало больно и горько: неужели придется сделать это?.. Решили: отложить принятие какого-либо решения этого вопроса — время еще терпит!
Во вторник 12-го мне передали вызов к Н. В. Борзову.
Я смело мог говорить от имени всей группы — мысли-то у нас были общие. И вот я во второй раз в кабинете директора и опять, как провинившийся!
— Я вызвал вас потому, что мне передали — ваш класс собирается держать экстерном в какой-то гимназии, это так?
— Мы говорили об этом, но решили, что это самая крайняя мера.
— Что заставило вас поднять этот вопрос вообще?
— С нами никто не говорит о нашей судьбе, мы находимся в полной неизвестности, что-то нужно предпринимать.
— Совершив тяжелый проступок, вы, по-видимому, все же ищете легкого выхода?
— Нет, для нас это очень тяжелый выход, мы не можем примириться с мыслью получить аттестат гимназии, а не училища, которое очень дорого нам.
— Очень хорошо! Но вы понимаете, что, желая даже помочь вам, мы не можем оставить ваш проступок без наказания. Ведь после вас у нас останутся сотни учащихся, а каким примером будет для них случай с вами?
— Мы готовы к любому наказанию.
— Рад слышать это! Мы решили дать вам возможность получить аттестат нашего училища на следующих условиях: 1) публичный выговор перед всем училищем, 2) выпускные экзамены по всем предметам.
— Большое спасибо, я уверен, что мои товарищи будут согласны на это.
Конечно, в тот же день наши ребята приняли условия, а на следующий день весь класс подтвердил свое согласие администрации училища.
Выговор был назначен на 15 апреля. На нем были все 13 человек… Не буду говорить о деталях этой процедуры… В тот же день мы получили расписание экзаменов и часть программ. Первый экзамен был назначен на 20 апреля — на четвертый день Пасхи. От экзаменов были освобождены трое, которые отсутствовали на уроках 5 апреля; в их числе был и Володя Швецов, для которого золотая медаль теперь была уже реальностью. Кроме того, перед экзаменами выяснилось, что ученик Плохов отказался держать экзамены. — 'Плохов сплоховал,' — шутили мы, а нам самим было не очень весело.
