время на эту работу потребовалось бы два месяца, а сейчас она была завершена за шестнадцать дней — и это под самым носом у немцев.
До начала третьего штурма батарея молчала, направив новые дула орудий в сторону противника.
В городе
Мы с мамой часто ездили в город, даже делали это во время второго штурма. Останавливались у приятельницы моей матери Екатерины Дмитриевны Влаковой, так как наш дом в ноябре сильно пострадал от упавшей поблизости морской мины. Влайковой долго пришлось ухаживать за тяжело больным мужем — Степаном Николаевичем, преподавателем математики, приятелем моего отца.
Поднявшись с постели после болезни, Степан Николаевич начал работать в школе, находившейся в подвале одного из домов по улице Ленина. Мой папа не раз заводил с нами разговор о том, чтобы вернуться в город и тоже приняться снова за свою педагогическую деятельность. Его тревожила мысль, что школы опять работают, а он впервые за сорок лет не принимает в этом никакого участия. И маму тянуло в ее насиженное гнездо.
Мама затеяла ремонт нашей квартиры. Сколько я ее ни убеждала, ни доказывала, что это преждевременно, бесмысленно, мама стойко стояла на своем. За свой счет она наняла рабочих, которые лазили на крышу, устанавливали новые стропила, покрывали их черепицей, причем через каждые полчаса скатывались оттудаи бежали в бомбоубежище. Было немало дней, когда они совсем не могли работать из-за воздушных тревог. Ремонт подвигался медленно. Строился карточный домик, а мы из-за него через каждые два-три дня ездили в город. Иногда оставались ночевать в своей полуразрушенной квартире на третьем этаже, в совершенно пустом, покинутом доме. Ночи эти были не весьма приятны.
Мама занималась ремонтом, а я отправлялась по делам в город. При налетах приходилось заскакивать в ближайший подвал какого-нибудь дома или в штольню. За время осады под городом вырыли новые подземные ходы, восстановили старые, давно заброшенные и местами осыпавшиеся, существовавшие со времен первой обороны Севастополя 1854–55 годов. Я побывала в штольне под Краснофлотским бульваром, в штольне, начинавшейся во дворе кинотеатра «Ударник» (в нее перенесли кинотеатр, здание которого было разрушено). Штольни были укреплены балками, вдоль стен стояли деревянные скамьи, горел электрический свет.
Город в основном ушел под землю. Здесь находились мастерские, где изготовлялись мины, вытачивались части для машин, шилась и чинилась одежда; под землей выпекался хлеб, работали учреждения.
Жизнь не прекращалась и наверху. Очень часто обрывались провода, разрушались трансформаторные будки, прекращалось трамвайное движение, тротуары и мостовые заваливались обломками разрушенных зданий. Но проходило немного времени — опять ходили трамваи, провода висели в воздухе, тротуары и улицы были расчищены, и только необычное зрелище, к которому трудно привыкнуть, являли собой совершенно разрушенные или полуразрушенные дома.
Вот двухэтажное здание. Бомба отхватила его половину, в другой продолжают жить люди. Исчезла середина большого трехэтажного дома, а края его стоят, как две высокие башни. В четырехэтажном доме по улице Ленина сорвана крыша, обрушилась вся передняя стена, потолок верхнего этажа прогнулся, как гамак, на него навалены огромные искореженные балки. Все убранство квартир — как на ладони. В комнате на верхнем этаже стоит целехонькая кровать, застеленная белым покрывалом, на стенах висят картины, в углу шкаф.
Иду по Нахимовскому проспекту (тогда — имени Фрунзе). Это счастливый район, здесь нет ни одного разрушенного дома и даже стекла в окнах целы. На Нахимовском с начала осады упала только одна бомба, разрушившая левое крыло института физических методов лечения им. Сеченова. Затем я шагаю по улице Константина, подхожу к калитке маленького домика, возле которой растет большая акация. И эта калитка, и старенький, облупленный фасад домика знакомы мне с детства. Здесь живут Антонина Ивановна и Дмитрий Григорьевич Мисс — милые старички, впрочем они еще достаточно бодры и даже обижаются, если их назвать старичками. Антонина Ивановна портниха, а Дмитрий Григорьевич работает продавцом в магазине.
Возле их домика был крохотный фруктовый садик, огражденный каменным забором. В садике росли абрикосы, маленькое персиковое дерево, акация, несколько кустов сирени, розы, пестрели цветы.
Низкая стенка отделяла садик Антонины Ивановны от такого же крохотного садика Марии Тимофеевны Тимченко, известной во время обороны Севастополя под именем «Мать». Высокая худощавая старуха с приятными чертами лица, которое в молодости, видно, было красивым, энергичная общественная деятельница, она организовала у себя на дому и в убежище на Керченской улице прачечную и швейную мастерскую, обслуживавшие двести сорок первый стрелковый полк. Прачечная и швейная работали бесперебойно, несмотря ни на какие бомбежки: женщины шили новое белье, стирали, латали и гладили вороха белья и обмундирования, спрыскивали одеколоном, если он был, и отправляли на фронт. Бойцы перед баней заходили сюда за чистым бельем, а после бани приносили грязное. Иногда Мария Тимофеевна и сама ездила на передовую, встречалась в землянках с бойцами и командирами, призывала их стойко оборонять город.
В те дни так поступали многие женщины Севастополя.
Керчь пала!
Наступило относительное затишье. Я не однажды напоминала комиссару батареи о своем заявлении, но всегда получала один и тот же ответ: «Ждите, вы в резерве батареи». Правда, раза два меня и Хонякину вызывали на ученье в поле, куда мы являлись с санитарными сумками, оказывали бойцам мелкую медицинскую помощь и вместе с ними стреляли по мишеням.
Я сходила на мыс Херсонес, в авиачасть, думала, что там нужен метеоролог, но все специалисты были военнослужащие, и меня не взяли. Тогда я поехала в город и поступила секретарем в школу, которой заведовал Степан Николаевич Влайков. Однако из моей работы в школе ничего путного не получилось. Я постоянно опаздывала или вовсе не являлась: не было регулярного сообщения с городком батареи. А тут в батарейном подсобном хозяйстве начались весенние огородные работы. Я, перестала мучить себя и школу и пошла работать в подсобное хозяйство. Мы сажали картофель, лук, капусту, арбузы и дыни.
Весна была в разгаре. Под ласковыми лучами южного солнца мирно синела по утрам морская гладь. Днем ветер разгонял небольшую волну, бросал ее на утесы обрывистого берега, тихо шумело море.
В один из таких дней мы работали на огороде. Наступил час обеда. Не успели мы проглотить несколько ложек супа, как затрещали зенитки. Мы выбежали из дома и, прикрываясь ладонями от солнца, следили за вражескими самолетами, летевшими с моря звездным налетом. Прошло несколько минут, и в стороне Камышевой и Стрелецкой бухт взметнулись в небо и заклубились огромные тучи черного дыма. Натворили беды стервятники! Как мы узнали потом, они обрушили тяжелые бомбы на авиамастерские в Стрелецкой бухте и уничтожили их. Силой взрывной волны многих людей сбросило в бухту. Убиты были 200 рабочих, с ними погиб и генерал-майор авиации Н. А. Остряков. Это была тяжелая потеря для нашего фронта. Несмотря на снова начавшиеся беспощадные бомбежки, генерала Острякова торжественно похоронили на кладбище.
И вот однажды вечером мы услышали по радио сообщение: «Наши войска оставили город Керчь». Мы в ужасе замерли… Мне показалось, что ледяной ветер Арктики ворвался в комнату и обдал нас своим дыханием. Все мы понимали, что значит для Севастополя сдача Керчи.
Клянусь, я не за себя испугалась: ведь в Севастополе везде был фронт и каждую минуту я могла быть убита или искалечена. Я испугалась за мой родной Севастополь, за тех, кто мне дорог и близок, а
