Рота Матушенко вместе с ротой, которой командовал старший лейтенант Василий Окунев, сформированной на 30-й батарее, образовала батальон морской пехоты. От командира 8-й бригады батальон получил задачу захватить три высоты выше села Мамашай и села Эски-Эли (теперь села Орловка и Вишневое). Высоты были взяты лихой моряцкой штыковой атакой.
22 декабря, когда защитников Севастополя потеснили, немцы окружили 10-ю батарею. Лейтенант Белый, получив приказ, подорвал все пушки и вместе со своим расчетом с боем прорвался к 30-й батарее. Утром 23 декабря на 30-ю батарею был отведен с сопок и батальон морской пехоты, все эти дни беспрерывно отражавший вражеские атаки.
— Когда немцы заняли 10-ю батарею, — рассказывал мне старшина дальномерщиков этой батареи Константин Печкуров, — Матушенко подобрал ударную группу, в которую попал и я, и поставил перед нами задачу.
Пошла наша группа к аэродрому, половину которого занимали немцы. Увидели на берегу минное поле, дзот и противотанковую пушку, которая обстреливала нашу часть аэродрома. Подобравшись к дзоту, мы забросали его гранатами. Уничтожили и пушку. Со мной был краснофлотец Обушок, он попал на мину и подорвался насмерть. Жаль дружка! Прикрывая отход своих товарищей, я был ранен в голову. Свернулся комочком и покатился под обрыв, прямо на пляж. Огляделся и вижу — весь пляж заминирован минами натяжного действия. В это время немцы меня заметили и открыли по мне огонь из пулемета. Что делать? Я отошел под обрыв, пули туда не доставали. Стою и рукавом бушлата вытираю кровь, которая течет из раны на голове. Передо мной бушевало море, накат метра три, вода ледяная, но выхода другого нет. Я разбежался и прыгнул в море. Пробовал плыть по-над берегом, но меня накрыло гребнем волны, закрутило, только я вынырнул — обрушилась вторая волна, ударила о дно. В голове загудело, чувствую, что ослаб от потери крови.
С трудом удалось мне оторваться от волн и вылезть на берег. Минут пять лежал без движения, пока отдышался. Море отнесло меня в сторону от немецких позиций. Я поднялся и побрел вдоль берега по направлению к Севастополю. Вскоре наткнулся на полевой госпиталь армейской части. Мне предложили лечь на операционный стол, но я не захотел, пошел на батарею. Там мне забинтовали голову и отправили в город, в госпиталь, находившийся в 25-й школе. Ровно через два часа после того, как я туда попал, мне вдруг приказывают эвакуироваться на Кавказ. Я страшно разволновался: как же так? Ведь часть моя остается здесь! Я наотрез отказался эвакуироваться и просил сообщить обо мне на батарею. Просьбу мою удовлетворили, вскоре по ходатайству командира 30-й батареи меня взяли к нему, где я снова стал старшиной группы дальномерщиков…
Заканчивая рассказ, Печкуров так разволновался, будто его, уже здорового, могут оторвать от своей части и отправить на Кавказ. Все раненые, которых я знала, больше всего боялись потери связи со своей частью и отправки в тыл. Никто не хотел оставлять Севастополь.
В дни второго штурма и обстрела 30-й батареи дальнобойной немецкой артиллерией в амбразуру одной из башен попал восьмидюймовый немецкий снаряд. Он невзорвался, но застрял в амбразуре и силой удара перекосил башню так, что она потеряла способность поворачиваться.
Вызванный на 30-ю батарею Евгений Красников вырезал автогеном этот снаряд из башни за одну ночь. Он работал лежа на спине, на лицо и на грудь ему беспрерывно лилось горячее масло.
Сейчас батарея стреляла редко, так как позиции немцев чересчур приблизились, а от корректировщиков, находившихся в тылу врага, донесений было мало.
Однако, как рассказывали при допросах пленные немцы, 30-я батарея одним своим именем вызывала у них панику, и рождала недоуменный вопрос: сколько же у русских тридцатых батарей? Ведь в гитлеровских сводках не один раз сообщалось, что 30-я батарея уничтожена…
Иногда к Наташе заезжал товарищ ее мужа старший лейтенант Василий Окунев. Он был командиром корректировочной группы выносного пункта 30-й батареи, и, так как батарея находилась на передовой, ему приходилось корректировать огонь, находясь под самым носом у противника или даже в его тылу. Бывали случаи, когда Окунев попадал в окружение и вызывал огонь на себя. Несколько раз он пропадал без вести, и все считали его погибшим, но каждый раз Василий являлся целым и невредимым. Переживания не шли ему во вред: он оставался румяным, никогда не бывал взволнованным или расстроенным. Все восхищались его невозмутимым спокойствием и удачливостью. «Знаете, Окунев опять пропал и, кажется, на этот раз погиб». Такие слова наполняли сердце печалью. Но вскоре приходила радостная весть: «Окунев пришел!»
К нам в городок привезли жен командиров с 30-й батареи, которых вскоре отправили на Кавказ. Они рассказывали, как немцы прорвались к батарее, как автоматчики подожгли ее городок. Спасая женщин, капитан Александер приказал забрать их под массив батареи.
Часть личного состава заняла круговую оборону в заранее подготовленных окопах. Подходы к батарее были минированы. Но все же на ее территорию просочились вражеские пехотинцы. Они лезли вперед, пьяные, остервенелые. Их в упор расстреливали из пулеметов, автоматов, забрасывали гранатами, за пол-часа убили около четырехсот.
Женщинам пришлось немало пережить. Они понимали, что если немцам удастся ворваться на территорию батареи, то это будет смертным приговором для всех, кто находится под ее массивом. В любую минуту капитан Александер может отдать приказ взорвать батарею. Легче все же умирать на вольном воздухе, чем ждать глубоко под землей, когда тебе на голову обрушатся тонны земли и бетона и погребут заживо.
Момент был острый, вражеские автоматчики уже проникли и на Братское кладбище возле Северной бухты, где похоронены жертвы первой обороны Севастополя, и в Сухарную балку. 30-я батарея оказалась полностью окруженной. Но не пришлось еще взрываться капитану Александеру!
К Сухарной балке подошли военные корабли, прибывшие из Новороссийска. На борту их находилась бригада морской пехоты под командованием в то время майора, а впоследствии полковника Алексея Степановича Потапова. Бригада состояла из учащихся военно-морских училищ, моряков Черноморского экипажа и частично армейцев. Хорошо обученная майором Потаповым, защищавшим Одессу и имевшим боевой опыт, бригада была оснащена первоклассным оружием.
Майор Потапов сходу бросил свои батальоны в бой. Пошли в наступление и другие войсковые части, защищавшие Севастополь.
Быстро были очищены от вражеских автоматчиков Сухарная балка и Братское кладбище. Батальоны двигались дальше, а спасенная ими 30-я батарея поддерживала их огнем своих орудий.
Немецкое наступление было остановлено. Гитлеровцев отогнали на их исходные позиции.
Возвращение Бориса
2 января на рассвете мы проснулись от сильнейшей артиллерийской канонады. Я быстро оделась, выскочила на крыльцо и застыла в восхищении. Стреляли все батареи Севастополя, всюду небо полыхало беспрерывными вспышками. Могучий грохот потрясал землю и небо. Война отвратительна. Но когда знаешь, что громят врага, вторгшегося в твою страну, врага-насильника и зверя, когда война с твоей стороны справедлива, то в ее грозных картинах есть нечто величественное. Меня охватило чувство гордости. Жарко было, я думаю, фашистам от нашего огня! Пришлось им и на этот раз распрощаться с мечтой о взятии Севастополя.
После отражения второго штурма, постепенно начали возвращаться оставшиеся в живых наши командиры и краснофлотцы, командование решило восстанавливать вышедшие из строя орудия. Вернулись Рязаев, Коротков, Труфанов, братья Ротенберги и другие. Наконец, 8 января приехал и Борис. На нем была грязная стеганка, у шеи выглядывал уголок тельняшки — «морскои души», на которой едва можно было различить белые и синие полоски. На голове каска, за плечами вещевои мешок, в руках автомат, лицо почернело. Я бросилась к нему. Борис сжал меня в своих сильных объятиях.
— Смотри, я запачкаю тебя, ведь я такой грязный.
— Пустяки, мы тебя сейчас выкупаем и будешь опять чистый. Идем скорей, дома ждут тебя!
