«Парижскую коммуну» поместится черт знает сколько народа, а если прибавить крейсера — тогда вывезут всех. Но никто не знал или не хотел знать того, что крейсера и тем более, громоздкий линкор не могут больше прорвать блокаду, пересечь Черное море от Новороссийска до Севастополя и подойти к мысу Херсонес, где шла жестокая борьба за каждый метр земли. Человек надеется даже тогда, когда эта надежда почти беспочвенна!
Искали сигнальщиков. Долгожданная ночь, наконец, спустилась на землю, и в море были видны какие-то огни. Нашли и сигнальщиков, но корабли все не появлялись. Как только стемнело, штаб обороны решил выпустить всех к морю под скалы.
Старшина Орлов подошел ко мне и прачкам и повел нас к двери. Шли долго и медленно, сжатые со всех сторон густой массой людей, казалось, никогда не будет конца этой потерне. Не удивительно, что воздух не поступал через нее под массив: слишком длинен и извилист был путь..
Вдруг неожиданно пахнуло свежим воздухом, блеснуло звездное небо; мы подошли к массивной железной решетке, и через такую же решетчатую дверь попали в пещеру, открытую с моря. Небольшой обрыв, из пещеры вниз спущена веревка. Мы следуем за всеми и попадаем на огромные глыбы камней. Здесь натянут провод: скользим, придерживаясь за него, и ступаем на каменистый узкий берег. Море — как чернила; ничего не видно и не слышно в его волнах, только тихо, монотонно плещется вода. Вдыхаю прохладный морской воздух, умываю лицо и руки. Женя полощется возле меня, мы оба боимся потерять друг друга.
Так проходит остаток ночи. Мы чувствуем некоторое физическое облегчение, но не моральное. Здесь легче дышать, но надежда на приход кораблей погасла окончательно, а с ней — и надежда на спасение.
Уже светало, надо было забираться обратно в нору. Заветная дверь теперь потеряла всю свою притягательную силу и никем не охранялась. Но все так же, только в совершенном мраке, беспрерывно двигались люди в одном и в другом направлениях, шарили руками по полу потерн — искали боеприпасы и оружие.
Все потерны были забиты ранеными. Многих доставили сюда с поверхности земли еще 1 июля, когда бомбили батарею. Теперь количество раненых все увеличивалось: там, наверху, продолжался бой.
Душно… Мы с Женей решили вернуться в пещеру у выхода. Здесь был слышен шум продолжавшегося над головой боя. Под пристанью в маскировочном халате с капюшоном, вытянувшись и, казалось, прилипнув к свае, стоял наш автоматчик и посылал куда-то очереди.
В потерне и в пещере оказались наши с 35-й батареи: Наташа, прачки, политрук Паршин, краснофлотец, бегавший со мной на пристань, и многие другие. Они сейчас же потеснились и освободили нам место возле кооператорши Лиды Приходько. Дневной свет проникал сюда. Возле меня лежал обожженный кок Рыбальченко. Мы сидели в каких-нибудь двадцати шагах от выхода, и все же было душно. Рыбальченко бредил, и каждый раз, когда кто-нибудь проходил по потерне, всем своим грузным телом наваливался на мои плечи, пытаясь встать и отдать честь. Сначала я помогала ему, пока не поняла, что он бредит, а потом удерживала, не давая подняться. К моим мучениям добавилась еще борьба с Рыбальченко.
Подошел политрук Паршин и протянул мне маленький кусочек сала — граммов десять. Я отдала сало Жене. Больше суток мы ничего не ели, но меня лишь терзала жажда.
Прачка Даша собиралась идти пить воду, я решила присоединиться к ней. Женя пить не хотел и не хотел идти со мной. Я колебалась, боялась оставить мальчика и в то же время не могла побороть жажды. Сняла с Жени бушлат, подаренный Лысенко, свернула, положила на пол, усадила мальчика возле Наташи и прачек и велела сидеть, пока я вернусь.
Но мне не надо его уговаривать, я знаю, что он боится меня потерять и не двинется с места.
За последние сутки у меня начались галлюцинации. Не успели мы с Дашей погрузиться в темноту, как раздвинулись передо мной стены потерны, осветились тусклым красноватым светом, я увидела по сторонам ряд пустых темных комнат. Куда идти — не знаю… Я приостановилась, протянула руки в стороны и тотчас же достала пальцами стены.
— Даша, Даша, — закричала я, — подожди! Я не могу идти одна.
Даша взяла мою руку, положила ее на хлястик своего пальто и сказала:
— Держись крепко и иди за мной.
Мы двигались медленно, приходилось нащупывать место на полу, чтобы поставить ногу и не наступить на раненого. Вдруг возле меня послышался стон, я споткнулась, упустила дашин хлястик и опять закричала:
— Даша! Подожди! Вновь Дашины руки и голос:
— Держись крепко, я не оставлю тебя!
Так мы добрались до уборной. Даша остановила меня и сказала:
— Не сходи с этого места, я тебе принесу воды.
Я покорно стояла и ждала. Галлюцинации продолжались: мне показалось, что я вижу большую комнату, заставленную какими-то электрическими машинами, черные силуэты людей, озаренные красноватым дьявольским светом, передвигались между ними. Я боялась шелохнуться, мне представилось, что меня убьет током, если я прикоснусь к этим машинам.
Напившись воды, мы благополучно вернулись на свои места.
Как мучительно хотелось упасть и заснуть! Но даже задремать невозможно, все время поднимаешься и садишься, пропуская идущих по потерне. Откуда брались силы терпеть все это? А что же делать? Хочешь или не хочешь, можешь или не можешь, а терпишь. Из глубины потерн доходит слух о том, что застрелился какой-то командир, потом второй… третий… Вяло, как черепаха, проползает мысль: «Хорошо было бы застрелиться», но стреляться не из чего. О кораблях давно забыто, последняя искра надежды ушла, мы живы еще физически, но заживо погребены.
Неудачный прорыв
Но вот и этот бесконечный день Пришел к концу, солнце село. Наступила ночь — четвертая ночь без сна.
Мы вошли с Женей в пещеру, там собралось много людей. Не в силах больше держаться на ногах, я падаю на глыбы глины и острые камни и закрываю глаза. Это не отдых, так лежать может только труп, а не живой человек. Впоследствии, оставшиеся в живых батарейцы говорили, что видели труп жены Мельника, лежавшей при выходе из потерны. Слух о моей гибели даже дошел до Бориса.
Недолго пролежал мой «труп» без движения, каких-нибудь пять-десять минут. Я услышала решительные и смелые слова о прорыве: выбраться из-под скал, прорваться сквозь вражеский огонь к Балаклаве, в лес!
Можно несколькими словами мгновенно вдохнуть жизнь в человека. Я поднялась, схватила Женю за руку и протиснулась в гущу толпы. Посреди нее стоял политрук Паршин и объяснял план прорыва:
— Чтобы выйти, надо ползти на животе по узкой щели в обрыве, а дальше снова спуститься к морю…
Тут же стояла Наташа. Я ее спросила, — они идут на прорыв?
— Да.
— А мне можно идти?
— Спроси Паршина.
Я протиснулась к Паршину и спросила:
— Паршин, возьмите меня с собой на прорыв!
— Идите, — ответил Паршин.
Ко мне подошла Лида Приходько, только что вошедшая в пещеру.
— Лида, они идут на прорыв в горы, к партизанам, идем вместе с ними!
— Идем, — сразу согласилась она.
