поставленных вместе. Руки и камуфляж были измазаны грязью и кровью вперемежку. Сел на табуретку и заплакал. Первый раз в своей взрослой жизни рыдал. Потом зашли ребята из экипажа радиостанции и вывели меня на улицу. Упирался, не хотел уходить, пока не заломали и не вывели. Все как могли утешали.
Потом целый день меня не пускали в ЗПУ. Сидел в щели и курил. Ко мне зашел наш замполит капитан 2 ранга Востриков. Мужик он вроде ничего, душевный. Зам сел рядом со мной и попросил сигарету. Подкурив от зажигалки, с минуту посидел молча, видимо собирался с мыслями. Достал из запазухи бушлата целлофановый пакет.
— Володя, вот ее личные вещи, письма и похоронка. Если хочешь, я напишу ее родителям. Остальное в ЗПУ.
— Нет, я сам. Спасибо, Михаил Иванович.
— Ты вообще как? Нормально? Володя, не делай глупостей, хорошо?
— Да, конечно. Самоубийством я ее к жизни не верну. Но мстить буду до конца жизни. Или пока не убьют, или пока не повешу ее фотографию на стене Белого Дома в Вашингтоне.
— Это правильно, Володя. Послушай меня, тебе необходимо уехать отсюда. Нас все равно расформировывают… Не было б войны, я бы тебя в отпуск отправил, но… Она тебя очень любила. Ты уж извини, но мы прочитали ее некоторые письма… Давай ее помянем, — и с этими словами он снял с пояса под бушлатом флягу.
Михаил Иванович налил спирт в крышечку от фляги. Из кармана достал пачку русских галет и баночку сосисочного фарша. Перочинным ножиком вскрыл банку и поставил ее на пол щели.
— Пусть земля ей будет пухом! — сказал он и опрокинул крышечку в рот, а потом зеленой пластмассовой ложкой зачерпнул из банки фарша и, намазав его на галету, отправил в рот. Я тоже опрокинул крышечку, но закусывать не стал. Хоть и чистый спирт. — Ну ладно, Володя, я пойду.
Когда замполит вышел, я еще с минуту сидел и курил. Растоптав, бычок каблуком ботинка, взял пакет. В нем лежали: удостоверение личности, жетон с личным номером, паспорт, фотографии отца, матери, сестры и моя, которую я отдал в личное дело, но она видимо украла ее оттуда, рабочий блокнот и серый лист формы 17БП — похоронка. А также флакончик духов, перетянутая бечевкой пачка писем. Перерезал ножом бечевку и начал смотреть письма. В основном от матери, которая, судя по адресу, находилась в Черкесске, Краснодарского края у родственников, от сестры Насти, которая с мужем служила под Одессой, от отца, которого по мобилизации отправили в Киев на переподготовку. Было одно недописанное, к матери. Взял его и невольно пробежал глазами. Письмо было оптимистичным. Она хвасталась, как у нас с ней все хорошо, что после войны обязательно приедем к ней, а потом будем привозить внуков. Потому что она очень хочет ребенка от меня и о том, что все получилось, то есть забеременеть. Эх! Оксанка, Оксанка!!!! Чиркнул зажигалкой и поднес лист к пламени, тот не заставил себя долго упрашивать и загорелся сразу. Пожирая строки неотправленного письма. Так сжег все письма, оставил только конверты с адресами родных.
Бойцы из крышек парт и столов сколотили гроб. Ее вынесли во двор и положили на кучу песка и щебня возле той самой воронки. Оксану хоронили в том, в чем была — в камуфляже. Даже не верилось, что моя жена погибла, казалось, что она просто заснула. Так как времени и бензина не было, решили похоронить у обочины дороги на склоне в балку, недалеко от военкомата. Гроб отнесли туда, дав трижды залп, опустили в яму и засыпали землей. На холмике водрузили палку, на которой была прибита дощечка с указанием данных похороненной Оксанки.
На войне душа невольно черствеет, и смерть друзей переносишь не так остро как в мирное время. Но я потерял не друга, а свою жену и неродившегося малыша. Еще посидел минут десять возле могилы и пошел обратно к военкомату. Там сели в ЗПУ и помянули ее чем Бог послал. Под вечер прибыл нарочный от Начальника штаба СОРа с письменным распоряжением в его распоряжение завтра к девяти утра. Не мог больше здесь оставаться, и отпросился у Петрова уйти пораньше. Собрал свои пожитки в вещмешок, вышел во двор. Закинул свой автомат за спину и пошел вниз на Матроса Кошки. Так началась другая жизнь. Шестьдесят семь дней Оксанка пробыла моей женой, но чувствую, что за этот срок прожил полноценную семейную жизнь. На войне всегда были потери, и знал, что что-то нас разлучит. Это оказался осколок из стали, которую добыли где-нибудь в странах третьего мира, на сухогрузах переправили в США, там ее переплавили и простой американский слесарь изготовил корпус этой бомбы. Хотя этот работяга лично против меня, против Оксанки и еще четверых убитых тогда вольнонаемных служащих, не имел. Теперь ничего не держит, ну держитесь, чертовы янки! Русские идут!!!!!!!!
Часть II
По полю танки грохотали…
И на рассвете вперед, уходит рота солдат,
Уходит, чтоб победить и чтобы не умирать…
9
Целую ночь бродил по городу изредка останавливаемый патрулями для проверки документов. Наконец дошел под утро до штаба СОР, который располагался на Минной стенке, в центре города, в штольнях. Туда то и дело заезжали и выезжали машины. Сновал народ в самых разных видах обмундирования. Жизнь во дворе притихала только во время бомбежек, но штаб находился глубоко в горе и в несколько этажей под землей. Там жизнь не затихала ни на минуту. Это почти автономный городок — во всяком случае запасов хватает на проживание почти двух тысяч человек в течении нескольких месяцев. Ведь объект проектировался под нужды грядущей ядерной войны. Подошел к КПП и окликнул матроса- дневального. Тот подошел и, козырнув, уточнил чего мне нужно. Он показал на двери с надписью на украинском языке «Дежурный по КПП». Зашел туда, в комнате было накурено и грязно. В дежурке сидел небритый матрос, лет тридцати пяти и капитан-лейтенант с красными от недосыпания глазами, которые делали его похожим на вампира из фильмов ужасов. Показал каплею предписание и удостоверение личности. Матрос позвонил дежурному по части и доложил о моем прибытии. Матрос сразу выписал пропуск, что-то бормоча себе под нос, периодически почесывая небритые щеки.
Сразу от КПП пошел в Управление кадров. Оно находилось на 3-м уровне северного ствола верхних штолен. Зашел в что-то типа приемной начальника управления и подошел к девушке-прапорщице, которая работала за компьютером. Она улыбнулась мне и по селектору доложила начальнику. Девушка была даже очень ничего: русые волосы под черным беретом стянутые на затылке в узел, серые глаза со смешинкой, улыбка была открытая и очень дружелюбная, с симпатичными ямочками на щечках. На вид ей не больше двадцати лет. Наконец пригласили в кабинет одного из помощников начальника управления. Зашел в кабинет, который был похож больше на склад макулатуры от обилия всяких папок личных дел и бумаг. Начальник отдела комплектования — капитан 1-го ранга Ткачев, был слегка лысоват и уже с небольшим брюшком для своих сорока пяти. Представился «по случаю прибытия для дальнейшего прохождения». То, что мой внешний вид слегка подгулял, он даже не заметил.
— А-а-а! Прибыл, значит. Так, где ж твое личное дело? А, вот оно. Так! Подяка… грамота от Жунько… так медаль «За заслуги перед Батькивщиною»… из прапорщиков в младшие лейтенанты… Ну что ж, Свешников, такого орла как ты надо послать на передовую. Взвод осилишь?
— Так точно. В Десне механизированным взводом командовал. Месяц правда.
— А на роту пойдешь?
— Не пойду, товарищ каперанга, не осилю.
