все, я побежала, сейчас уже сменщица придет.
С этими словами она упорхнула в коридор. И я задумался — значит, дела не так уж и плохо идут! Раз уже решились на транспортировку в Москву. Не знаю, что мне медсестра вколола, но буквально через полчаса свалился в глубокую яму сна.
Я сижу на пляже в Любимовке. Рядом стоит бутылка пива. На покрывале лежит девушка в раздельном купальнике лицом вниз, голова накрыта полотенцем. Возле моря с лопаткой и ведерком копошился какой-то мальчик-карапуз в одной панамке. Море лениво накатывала свои волны на песочный берег, солнце палило нещадно. И тут девушка поворачивается — это Оксана. Она крикнула малышу, чтобы он игрался возле нее и тот послушно подбежал к ней, сел на песок и начал в нем копаться совочком. Я почему-то почувствовал, что это наш ребенок. Прилег на бок, опершись на левую руку. Провел ладонью по Оксанкиной спине, но вместо того, чтобы почувствовать ее горячую кожу спины, меня обжег почти арктический холод. Жена повернулась ко мне, посмотрела молча в глаза и поцеловала.
— Вот видишь, котик, какой у нас с тобой малыш мог бы быть? Посмотри, он так на тебя похож.
— А почему мог бы?
— Ты разве забыл? Я погибла. А он был во мне.
— Да нет, вот ты, а вот он. Я что-то не понимаю.
— Любимый, ты не путай сон с явью. Мы оба тебя очень любим, мы будем вместе, но еще очень не скоро. Кстати, завтра ты поедешь в Москву — ты не забудь взять адрес твоего соседа — он тебе может пригодиться, чтобы выполнить твою главную задачу.
— Хорошо, малышка, возьму. Оксана, мне очень тебя не хватает. Я люблю тебя.
— Я знаю, любимый. Сама не могу смотреть, как ты мучаешься. Если бы только могла, давно уже была б с тобой, чтобы заботиться о тебе, ухаживать. Ты ведь сейчас такой беспомощный.
— Вот только жалеть меня не надо — уж как-нибудь выкарабкаюсь.
Неведомая сила вдруг заставила меня встать с покрывала и пойти в море. Зашел в море уже по колено и обернулся. Оксана подозвала малыша к себе, поправила ему панамку и вытирала щеки. Вдруг появился самолет и послышался свист падающей бомбы. Я кричу им, но не могу сдвинуться. Раздался взрыв, отвернулся на мгновенье — от того места, где была Оксана с ребенком осталась глубокая дымящаяся воронка. Опять закричал и закрыл глаза. Вдруг дно ушло из под ног, очутился уже в море среди плавающих трупов, возле скал Фиолента. На мне пропотевший, грязный, выцветший и прожженный камуфляж. В руке АКС с последним рожком. Плыву подальше от берега и еще стараюсь отстреливаться. Вдруг в меня попадает пуля и, закричав, погружаюсь под воду.
Открыл глаза — я лежу в палате. Уже глубокая ночь. Это сон! Слава Богу, что это сон! Так, Володя, а ну-ка спать. Попробовал заснуть опять, в принципе, получилось.
2
Конец октября в Краснодарском крае в этом году выдался дождливым, уже ночью было холодно. Тоскливые дождевые тучи уходили куда-то в сторону Крыма, Севастополя, наверное. Да, с этим городом меня теперь многое связывает. Можно сказать кровная связь. Там у меня похоронена жена с неродившимся ребенком, погибли многие друзья, подчиненные, причем не самые плохие ребята. Сам здесь кровь пролил, а теперь лежу и, уставившись на серое рассветное небо в окне палаты, жду, когда наступит девять утра. В это время меня выпишут и на машине скорой помощи отвезут в Адлер, в аэропорт, где самолетом отправят в Москву. А уж в первопрестольной либо вернут к нормальной жизни, либо я на всю оставшуюся жизнь останусь инвалидом, который прикованный к постели. Не помню, где читал, но, в общем, по американской концепции, им выгоднее из солдата сделать инвалида, чем просто убить. Ну, во-первых, во время боя, когда солдату отрывает ступню или ногу, то на его транспортировку в тыл отвлекается как минимум еще два-три человека. Во-вторых, в психическом и психологическом плане солдат-инвалид, чувствуя свою неполноценность, пополняет ряды умалишенных или калек, которые своим видом показывают мирному населению, что могут враги сделать. В-третьих, в экономическом плане: государство тратит гораздо больше средств на лечение, реабилитацию и всякие пособия по инвалидности и льготы, чем на похороны. Поэтому у американцев не все противопехотные мины рассчитаны на убийство, а на приведение тебя в состояние калеки-инвалида. Хотя теми же американцами была создана Декларация о запрещении противопехотных мин, но они у них остались на вооружении только под другим названием. Например, как кассетные мины малой мощности. Они имеют форму листка, допустим, в общем, во время бега в атаке вы их не заметите на земле. И когда наступите, вам оторвет ногу всего лишь щиколотку. Но и наши научились обманывать. Если обнаруживалось, что американцы разбросали «лепестки», то вперед запускается либо танк, либо БМП. А пехота выстраивается гуськом и бежит по следу бронетехники. Потому что взрывчатки, что находится в таких минах, мало чтобы разрушить трак. Их еще разбрасывают с вертолетов или самолетов в глубоком тылу. Вот это самое худшее. Потому что частенько страдает мирное население. На некоторых есть самоликвидаторы с временным таймером, по которым мы частенько определяли предположительное время наступления пендосов.
Что самое интересное, когда ты здоров, то не замечаешь тех, кто прикован к инвалидным коляскам и стараешься на них просто не смотреть.
Интересно, а где сейчас Лена? Что с ней сталось? Штаб СОРа переправили «на материк» еще в конце июля. Писем уже давно не было и куда писать ей не знал. Жалко будет, если с ней что-либо случилось. Лена — неплохая девчонка, может быть, если бы ее встретил раньше, то не полюбил Оксану. Кстати, надо написать письмо матери Оксаны. Но напишу только своей рукой и только когда станет известно о результатах операции. Если останусь инвалидом, то вообще писать не буду. Надеюсь, что теще придется получить послание.
В десять утра обо мне только вспомнили. Пришла сестра и сказала, что через полчаса придет машина, и меня повезут на аэродром, а потом быстро куда-то упорхнула. Еще минут сорок пролежал, тупо смотря в окно на осеннее небо. Облака, тяжелые, налитые свинцово-серой дождевой тяжестью, лениво переваливаясь, неспешно и степенно продолжали свой неведомый никому путь. Эх, как бы хотелось сейчас стать именно такой газообразной субстанцией и по воле ветров путешествовать по миру. Слетать к могиле Единственной своей любимой жены, увидеть хотя бы с высоты и оплакивать тяжелыми, серыми каплями дождя. Пусть попьет немного моя милая. Влагой в земле соединиться с Ней и, слившись в одно целое, продолжить жизнь в облике травы и цветов. Да уж, Вова, видать на тебя так действует обезболивающее. Вроде и не курил ничего.
Через час с небольшим зашли две женщины преклонного возраста. Санитарки со знание дела быстро меня умыли и переодели в форму. Минут через пятнадцать зашли два солдата в медицинских халатах в сопровождении медсестры. Один из них вкатил тележку для транспортировки лежачих больных. На счет раз-два перекинули осторожно на носилки вместе с матрацем и повезли по коридору к грузовому лифту. Пахло осенней свежестью и лекарствами вперемежку с хлоркой. Видимо, здесь все помешаны на хлорковой чистоте. Закатили в лифт, там сидела старушка «божий одуванчик», которая, по всей видимости, была «водителем» этого чуда советской промышленности. За носилками вошли оба санитара и медсестра с документами. Когда выкатили во двор, там уже ожидала «таблетка» — машина-санитарка УАЗик. Водитель при приближении нашей «кавалькады» вышел из машины и открыл задние дверцы. Когда мое несчастное тело закинули внутрь, причем очень осторожно, обнаружил сидящую в салоне Лену, медсестру. Я с трудом ее узнал в гражданке.
— О! Добрый день! — поприветствовал я ее. — Каким ветром?
— Да вот, поеду вас на борт садить. И молчите, вам нельзя еще разговаривать.
— Слушаюсь. — и почти бивисовская улыбка озарила мою физиономию.
В окна «таблетки» было видно небо и верхушки проносившихся мимо деревьев. Невольно прислушался к рокоту мотора. Мерное покачивание не причиняло мне особой боли, видимо, накачали обезболивающим под самую завязку.
Через несколько десятков минут сяду на борт. У меня начнется новая жизнь и черт его знает, что будет дальше. Есть только две альтернативы развития: либо останусь прикованным к постели до конца
