Жестокие драки в клетках ни в малейшей степени не волновали тюремщиков. Все трое невозмутимо проследовали до конца коридора и, опустошив одну из двух корзин, начали возвращаться обратно.
Досталось не всем. Далеко не всем – и половине заключенных не досталось. Однако раздавать содержимое второй корзины стража отчего-то не спешила. Судя по всему, эта доля предназначалась…
Так и есть! Троица остановилась перед клетками Мартина и Дипольда. Разносчик молча принялся за дело. Через прутья – прямо на пол, в вонючую сопревшую солому, как собакам, полетела пища. Хлеб, сыр, даже куски вареного мяса на кости. Много, сытно. И, в общем-то, совсем недурственно.
Но – как собакам…
Напоследок под клетками, на расстоянии вытянутой руки поставили две фляги. Хочешь – бери, хочешь – не бери. Хочешь – пей, хочешь – смотри.
Мартин взял. Дипольд даже не взглянул – благо, жажда его сейчас не мучила. А вот есть хотелось жутко. В последние дни, во время поездки из нидербургских земель в Оберландмарку, он ведь, по сути, ничем, кроме вина, и не питался. Обильное винопитие это, как ни странно, ничуть не иссушило глотку, а удивительное гейнское с неведомыми примесями чудесным образом поддерживало в пути силы отказавшегося от пищи пленника. Но теперь… Теперь от голода урчало в животе и ощущалась уже подступающая, подкрадывающаяся слабость. Пока еще едва-едва ощущалось, но ведь со временем…
И все же к валявшейся вокруг пище Дипольд не притронулся. Не пристало благородному гейнскому пфальцграфу есть по-звериному, с пола, на потеху тюремщикам. Уж лучше сдохнуть от голода. Мартин, видимо, так не считал. Сосед в клетке справа ел жадно и торопливо.
Стражники еще раз обошли подземелье, посветили факелом в каждую камеру, заглянули во все углы, будто искали что-то. Потом принялись собирать мятые фляги – их узники возвращали, выставив меж прутьев и отойдя в сторону – подальше от поблескивающей алебарды и трескучего огня. Видимо, таков был заведенный здесь порядок: фляги наружу, сами внутрь. За неподчинение – наказание.
Вскоре стража удалилась. Исчезло факельное пятно, громыхнула дверь, лязгнул засов, и мрак темницы вмиг наполнился гулом недовольных голосов. Одни были возмущены тем, что их камере ничего не досталось. Другие жаловались, что от малой подачки, брошенной за решетку, в этот раз не удалось урвать ни куска. И все в голос осыпали бранью Дипольда и Мартина, которые могли сейчас «жрать вволю, от пуза».
Плененный пфальцграф, однако, уже научился игнорировать эту бессильно-враждебную ругань.
– Мартин, – позвал Дипольд, – что это было?
Чавканье в клетке справа ненадолго прервалось.
– Кофмешка, – промычал набитым ртом бывший часовщик.
– Чего?
Сосед быстро прожевал. Судорожно проглотил. Повторил:
– Кормежка. Вы же слышали, ваша светлость, как стража объявляла. Теперь до завтра еды не принесут. А может быть, до послезавтра. А может… В общем, вы бы тоже покушали, раз уж выпали такая возможность.
Совет этот Дипольд пропустил мимо ушей. «Кушать» он привык в иных условиях. И уподобляться скоту не собирался.
– Мартин, а что стражники искали в клетках?
Снова недолгий перерыв в работе челюстей. Шумное глотание.
– Известно что – новых покойников высматривали. Сейчас доложат мастеру Лебиусу. Если ему нужны свежие трупы, мертвецов быстренько заберут и унесут в мастератории.
– А если не нужны?
– Значит, заберут не так скоро. Но я думаю, сильно они здесь завоняться все равно не успеют. Трупаки Лебиусу требуются часто. Для работы, для опытов там всяких магиерских. Что же вы не кушаете-то, ваша светлость?
– Не хочу, – буркнул Дипольд.
– Не хотите? – изумился Мартин. – Совсем?!
Сосед аж подавился недожеванным куском, закашлялся. А с противоположной стороны, слева, вдруг послышалась возня. В совсем уж слабом, не лунном даже – звездном свете, скупо просачивающемся в окошко, Дипольд едва-едва различил знакомую картину. Тощие руки, тянувшиеся из-за решетки. Только не из внешней – из разделительной. Руки сейчас тянулись не к коридору, а в его, Дипольда Славного, клетку.
ГЛАВА 33
Клетка слева оказалась в числе обделенных – туда не была брошена ни одна лепешка, ни одна черствая горбушка, туда не попала ни единая мятая фляга. Возможно, поэтому ее обитатели и забыли так быстро о печальной участи Сипатого. Оголодавшие, ослабевшие, потерявшие человеческий облик, лишившиеся в унизительном заточении остатков гордости и самоуважения, утратившие изрядную толику разума, они не думали сейчас о том, что Дипольд в гневе может, как палки, как сухие хворостины, переломать и их исхудавшие руки о толстые железные прутья. Все они сейчас надеялись на лучшее. На милосердие неопытного новичка. На его неразумность.
– Ваша светлость! Сюда! Пожалуйста! Умоляем! Коли вы сами не хотите! Хотя бы кусочек! Один! Хотя бы! Мне! Мне! Мне!..
Стоя на коленях и лежа на животах, они тянули к нему раскрытые ладони, как нищие с паперти. Стонали – заискивающе-плаксиво-умоляюще. Но при этом настойчиво, громко.
Дипольд бросил в ту сторону кусок хлеба, кусок сыра, кусок мяса. Лишь бы умолкли, заткнулись лишь бы. Но щедрый подарок только раззадорил, только вызвал новый приступ жалостливо-настырных просьб в соседней клетке. И волну яростного негодования в прочих, удаленных, растворенных во мраке клетках.
