нужно!
Дипольд нахмурился. Вообще-то он искренне хотел помочь. Отблагодарить. Ответить добром на добро. А тут… пфальцграф чувствовал нарастающее раздражение.
– Предпочитаешь сдохнуть на цепи?
– Жить! Я просто хочу жить, ваша светлость! На цепи, не на цепи – неважно. Важно – жить. А побег – это смерть. Верная, неминуемая, страшная. Не просто смерть – хуже. Для меня, по крайней мере. Вам, быть может, побег простят. Мне – нет.
– Ты глуп, Мартин, – в голосе пфальцграфа зазвенела сталь. – Глуп и труслив. Твоя глупость и твоя трусость сгубят тебя. Неужели не понимаешь? Больше такой возможности не будет!
– И не надо! Не надо мне таких возможностей! Даром не надо! – истеричным шепотом выпалил мастер.
– Ты что, Мартин, вовсе рассудком тронулся? – остатки терпения уходили безвозвратно. Растворялись. Испарялись. Приходила злость. Душила ярость. Дипольда начинало трясти.
– Нет, ваша светлость, я в здравом уме! – Мартина тоже трясло. От ужаса. – Я знаю, мне отсюда не выбраться. Так зачем же ухудшать свое положение? Я хочу остаться. Позвольте мне… просто остаться. Разве я многого прошу?
Да что же это такое! Что за рабская душонка? Мягкотелая! Осклизлая, как сопревшая солома. Вар-р- реная! Дипольд скрежетнул зубами.
– Э-э-э, нет, дружок, не позволю! – Дипольд негодовал. – Коли сам не желаешь отведать вкуса свободы, так я заставлю тебя ее жрать. Накормлю сполна, досыта! Потом ты еще благодарить будешь!
– Господин, оставьте меня в покое! – взмолился Мартин, не отпуская рук пфальцграфа.
Дипольд не без труда стряхнул эти оказавшиеся неожиданно цепкими и сильными пальцы.
– Умоля-а-аю! – Левый глаз мастера обильно сочился влагой, правый – на обгорелой стороне лица – смотрел как обычно – чуждо и бесстрастно. – Я ведь все равно не пойду с вами, ваша светлость! Даже из клетки этой не выйду. Вам придется нести и меня, и мою цепь.
Что-то в голосе Мартина… что-то в его тоне… что-то искреннее, подкупающе-обреченное заставило Дипольда поверить. А ведь правда – не пойдет. Не выйдет. Падаль! Живой еще, но уже падаль! Так зачем с ним возиться?
Дипольд был зол. Зол страшно, жутко, невообразимо зол. Дипольд был вне себя от злости. Помощь гейнского пфальцграфа отвергают, как никчемную подачку! Мало того – ему не верят! Изначально не верят в возможность замышленного побега и тем самым подтачивают его собственную, Дипольда, решимость. Нет, за такое следовало не платить добром. За такое следовало карать. Жестоко.
– Но почему?! – Разъяренный пфальцграф вцепился в решетку меж двух клеток, тряхнул толстые прутья, да так, что сверху посыпалось. – Почему, геенна огненная тебя побери, ты не хочешь идти со мной, Мартин?! Почему боишься хотя бы попытаться?! Отвечай!
– Я же сказал уже, – жалобно простонал тот. – Я жить хочу. Пусть здесь, пусть в темнице, пусть в клетке, пусть на цепи, пусть столько, сколько позволят мне господин маркграф и мастер Лебиус… Я говорил, но вы, ваша светлость, не слышите, не желаете слушать маленького человечка с маленькими чаяниями.
Жить?! Так?! Нет, все-таки это было выше понимания Дипольда! А Мартин все бормотал – торопливо, сбивчиво, невнятно. Но вместе со страхом в его словах крепло и невесть откуда взявшееся тупое упрямство.
– Я остаюсь, ваша светлость. Я буду довольствоваться малым и честно выполнять свою работу.
– Что? – Дипольд почувствовал: вот сейчас он сорвется. Вот-вот. Сейчас… – Что ты будешь?
– Буду делать руки для големов. Столько, сколько потребуется. Буду трудиться у мастера Лебиуса в поте лица. Буду, по мере своих скромных сил, помогать господину маркграфу. И по мере сил, и больше. Ибо пока я работаю – я нужен. А пока я нужен – я буду жить. Жить и работать. Работать и жить. Я не вы, ваша светлость. Я создан для работы, а не для битв.
– Руки для големов, значит?! – Дипольд свирепел. Дипольда с головой накрывала волна иступленного бешенства, сквозь кровавый багрянец которого уже не замечаешь, не видишь, не слышишь ничего вокруг. И ни о чем не думаешь. И ни о чем не помнишь. – Сколько потребуется, значит?! А мыслил ли ты, паршивый ремесленнишко, когда-нибудь о том, что не безобидные часики собираешь, а стальные машины смерти, которые по воле Чернокнижника прольют реки крови?
– Ваша светлость, я всего лишь…
– Молчать! – рявкнул Дипольд. – Молчать и слушать! А известно ли тебе, ради чего я замыслил побег? Не для того ведь я вовсе бегу, чтобы спасти свою шкуру. Я бегу, чтобы вновь вернуться в это богопротивное гнездо. И сразиться с маркграфом, с его прихвостнем-магиером, со всей их стальной ратью! А ты, значит, работать?! Трудиться?! В поте лица?! В меру сил и еще больше?! Крепя могущество моего врага?! Врага всего Остланда! Всей империи врага! Ишь ты! Жить и работать он хочет?! Работать и жить?! А кому нужна твоя жалкая жизнь и твоя мерзкая работа? Какая от них польза? Никакой. А сколько вреда?! А?! Так нужно ли тебе вообще жить, вареный Мартин? Жить и работать?! А?!
Дз-з-звяк!
Дипольд грохнул об пол свою цепь и потянул к себе цепь соседа. В который уже раз потянул.
Мартин пыхтел и скулил, визжал и пытался уползти. Но ненависть гейнского пфальцграфа опять оказалась сильнее страха оберландского умельца. Дипольд подтаскивал к решетке упирающееся тело. И Мартин не мог спастись, не мог сбежать. Некуда было бежать, потому что человеку на цепи негде было искать спасения.
Крикливая темнота вокруг вдруг умолкла. А может, это слух Дипольда вновь сыграл с хозяином шутку, напрочь отсекая все звуки за пределами двух смежных клеток. Одной – открытой. И одной – запертой.
ГЛАВА 44
