кто-то не сумел ими воспользоваться…
— А вот это самый большой и самый вредный миф! — зло перебил его Георгий. — Я видел, как люди пытались строить свое дело с нуля. А если начинаешь с нуля, что тебе остается? Пресловутый малый бизнес. Самое неблагодарное занятие. Горбатиться на рынке. Круглый год. Без передыху. Стоять за прилавком в жару и холод, отбивая местовые, налоги, бандитскую дань и взятки чиновникам. Ну, или сфера услуг. Обслуг. Прислуг… Хотя там по большому счету то же самое.
Нервная улыбка не сходила с губ гладиатора.
— Но дело, собственно, не в этом. И не в том даже, что разорялись многие, а результатов добивались единицы. Да, успешные «народные» предприниматели, пахавшие, как проклятые, не поднимая головы, сами делавшие себя, жили немного лучше. Зато умирали намного раньше. Чем мельче бизнес и чем меньше стартовый капитал, тем больше требуется вложить в него сил и времени. Такой бизнес выжимает человека еще сильнее, чем работа за зарплату. И такое напряжение не проходит даром.
Я сам пытался, и притом неоднократно, выбиться в хозяева жизни. Хотя бы в маленькие такие хозяйчики. Хотя бы для того, чтобы стать хозяином самому себе. Такой соблазн! Потом плюнул, успокоился. Надоело без толку разгребать бумажки и кормить паразитов. Да и вообще…
По большому счету весь хваленый малый бизнес служил в первую очередь для удовлетворения нужд истинных хозяев жизни. Крутым боссам требовалось, чтобы кто-нибудь, во-первых, быстро и качественно обслуживал их самих и их семьи, и во-вторых, с минимальными затратами впаривал народу их продукцию по всей тогда еще великой стране. Тресов, работающих забесплатно, не было. А вездесущая, энергичная, хорошо замотивированная предпринимательская мелочь вполне для этого подходила.
— Но ведь мелочь тоже могла стать рыбешкой покрупнее, — заметил Борис. — Если имела к тому способности и предпринимательский талант.
Георгий скривился:
— Брось! При чем тут способности и талант? Дорога в более или менее крупный бизнес была открыта только тем, кто имел солидный стартовый капитал, влиятельных родителей и был накоротке с властью. То есть тем, кто сам изначально уже принадлежал к прослойке хозяев. Других туда попросту не пускали. Зачем плодить конкуренцию? Если и имелись исключения, то они лишь подтверждали правило. Успех зависел не от таланта, а от точки старта. А равные шансы, особенно в нашей стране, — это лапша, накрученная на развесистые уши.
Гладиатор отвернулся. Уставился остекленевшими глазами в запертую дверь камеры. Задумался о чем-то своем.
— Георгий, кем ты был раньше? — спросил Борис. — До кризисов?
— Свободным… — невесело усмехнулся он. — Свободным рабом. Как и все прочие. Почти все. Теперь вот стал рабом несвободным. Но скоро кончится и это.
Глава 34
На следующий день камера опустела. Клетки-прицепы увезли добрую половину узников. В вывезенной партии оказались все сослуживцы Бориса, кроме Щербы.
— Куда это их? — спросил Борис у Георгия. — В другую камеру?
Рыжий гладиатор покачал головой.
— Слышишь шум?
В самом деле… Борис тоже обратил внимание на непонятный гул. Странный звук, похожий на усиливающийся прибой, казалось, шел отовсюду. Звук нарастал, становился все отчетливее, громче.
— Над нами — трибуны. — Георгий указал взглядом на потолок.
— Так значит…
— Их повезли на арену, — кивнул рыжий. — Скоро начнутся бои.
И бои начались. Хотя они и не могли ничего видеть из своего узилища, это стало понятно сразу.
Сначала загромыхала музыка, усиленная мощными динамиками. Впрочем, однообразный, накручивающий нервы и бьющий по ушам «бум-бум-бум!» трудно было назвать музыкой. Глухие удары басов и барабанов разогревали публику, готовили ее к чему-то.
Ага, подготовили…
Наверху словно взорвалась многотонная бомба. Потом — взорвалось опять. И — снова.
Рев беснующегося колизея был хорошо слышен в их камере, расположенной на нижнем ярусе. Звуковые волны накатывали раз за разом. Рокот тысяч, десятков тысяч человеческих глоток пробивался сквозь толстые стены и массивную стальную дверь. Непостижимо было, как люди вообще могут так кричать.
Продолжалось все на удивление долго. Потом громовые раскаты начали стихать. Гулкое эхо, носившееся по пустым коридорам под трибунами, утрачивало былую силу.
Некоторое время возбужденный колизей еще гудел, словно растревоженный гигантский улей. Но и этот остаточный гул постепенно рассеивался. Публика, насытившаяся кровавым зрелищем, расходилась.
Потом стало совсем тихо.
Борис, прильнув к смотровому окошку двери, видел, как электрокар с цепным тресом за рулем потянул в соседний коридор колизейскую клетку. За решеткой прицепа вповалку лежали окровавленные тела. Мертвые. Знакомые и незнакомые.
Клетка поравнялась с камерой. Взгляд Бориса выцепил чью-то голову, прижатую к железным прутьям.
Болтающееся на клочке кожи ухо. Вытекший глаз. Разбитое в кровавую кашу лицо. Борис так и не смог определить — чье. В глаза бросился ошейник, буквально влекшийся в обожженную потемневшую шею. Так здесь проверяют, мертв гладиатор или притворяется.
Только теперь Борис в полной мере осознал, что именно пришлось выдержать чернявой.
— Куда их? — Он повернулся к Георгию. — Теперь куда?
— В печку, — невозмутимо отозвался тот. — В крематорий при мусоросжигалке.
Клетку с трупами увезли. В камеру не вернулся никто.
— Сегодня наши проиграли, — сказал Георгий.
Сказал отстранение и просто, как о незначительном футбольном матче. Он был совершенно спокоен, этот рыжий пофигист. По крайней мере, внешне. Удивительное хладнокровие, если учесть, что в следующий раз в числе проигравших могут оказаться и они сами.
— Их что же, всех? — угрюмо спросил Борис.
— А иначе здесь не бывает, — пожал плечами Георгий. — Нельзя выиграть, не перебив всех противников и не добив раненых. Таковы правила.
— Разве не публика решает, кому жить, а кому умирать?
Георгий пожал плечами.
— Теоретически — она. Вернее, VIPы из первых рядов, потому что задних никто ни о чем спрашивать не будет. Впрочем, мнение VIРов редко отличается от мнения прочих зрителей. Ну, ты знаешь, как это делается: во всех колизеях сейчас косят под Древний Рим.
Борис кивнул. Это он, конечно, знал. Сжатый кулак. Большой палец вверх — жизнь, большой палец вниз — смерть.
— И как думаешь, часто ли толпа, жаждущая крови и уже разгоряченная ее видом, проявляет милосердие?
Борис еще раз понимающе кивнул. Все ясно. Проигравших и раненых тут не милуют.
— Если кто-то из зрителей и поднимает палец вверх, то разве что так, — Георгий изобразил неприличный жест. — На моей памяти публика еще никому не подарила жизнь.
— Значит, если хочешь выжить… — начал Борис.
— Нельзя проигрывать, — закончил за него Георгий. — Ну и следует всячески избегать тяжелых
