Рев обманутого хищника, у которого из-под носа, из когтей почти вдруг вырвали добычу, оглушил...
Всеволод невольно отшатнулся.
Рев стих.
Мгновение – не больше – оборотень щерился в бессильной злобе, прожигая Всеволода горящим взором. Отблесков костра в глазах твари вицно уже не было. Глаза ее горели иным огнем – страшным, шедшим изнутри, из самой черной души.
И от адового огня того, казалось, плавится и стекает серебро по кольчужным звеньям.
Потом волкодлак развернулся. Резко, волчком. Глянул еще раз – через плечо, через вздыбленную шерсть. Словно плетью стеганул, словно кистенем с маху вдарил, варом словно плеснул из крепостного котла.
С клыков капало.
Голод... Зверь темного обиталища алкал живого теплого мяса. Но зверь уходил.
Оборотень прыгнул, вложив в прыжок всю силу, что собрал для прыжка через огни. Но прыгнул прочь. В ночь. Влетел, ввалился в стену мрака.
Исчез.
Сам стал мраком.
– Отступил! Ушел! Сгинул! – тихо-тихо шептались вокруг.
Дружина смотрела вослед волкодлаку. В непроглядную темень. Никто не спустил тетивы лука, никто не бросил копья. Все стояли пораженные, ошеломленные.
Всеволод медленно опускал мечи. И тщетно пытался вспомнить, когда успел занести клинки.
Отступил, ушел, сгинул... При желании Всеволод мог видеть и в кромешной тьме – старец Олекса его этому обучил. Да, мог бы, если бы не помеха, если бы глаз не слепило яркое пламя, отделявшее Всеволода от ночи. Мог бы... Но сейчас нужды в ночном зрении не было. Что-то подсказывало: оборотень ушел из границы видимости. Далеко ушел оборотень.
– Слово колдуньи действует.
Всеволод оглянулся. Бранко! Это сказал он. Уверенно сказал, со знанием дела. Волох стоял рядом. И не понять – удивлен? Озадачен? Или – ничуть. Или просто сказал. То, что было.
– А раз уж вриколак отступил, то снова уже не подступится, – добавил проводник. – Такая уж у него порода.
– Может, не ведьмино слово вовсе прогнало оборотня, – возразил Конрад. – Может, это огонь и сталь с серебром остановили вервольфа?
Сакс снял шлем. Лицо тевтонского рыцаря было красным. Брови сведены к переносице.
– Слово, – твердо сказал Бранко.
– Слово, – подтвердил Всеволод. – Я видел глаза твари. И я знаю.
Щека тевтона дернулась.
– А я бы все же предпочел изрубить тварь. Но пусть даже и слово... Хоть бы и так... Нам-то с того какая польза? Что нам это дает?
– О-о-о, – протянул с улыбкой Всеволод. – Многое то дает. А опреж всего – время.
И распорядился:
– Снимать лагерь! Седлать коней!
– Ты что, русич? – еще сильнее нахмурился Конрад. – Ночь! Нельзя выходить из-за огней.
– Можно. Теперь – можно. Заговор степной колдуньи хранит вернее огня. А времени у нас мало. Раз уж оборотни-волкодлаки рыскают по эту сторону Карпатских гор, то что сейчас творится по ту? Мы отправляемся сейчас же.
– Разумно ли то, Всеволод? – спросил Федор.
Осторожный десятник все еще держал в руках сулицу и опасливо поглядывал за огни.
– Неразумно сидеть на месте, когда есть возможность продолжить путь, – ответил Всеволод. – Люди и кони отдохнуть успели. Утро уже не за горами, а нам все едино не заснуть. Так к чему медлить?
– А все же я бы дождался рассвета, – десятник неодобрительно покачал головой. – Волкодлак волкодлаку рознь. И потом... упыри...
Хороший воин Федор. Храбрый, умелый, сметливый. И бережется всегда – на рожон не лезет. И других бережет. Это полезное качество, когда хранишь сторожу из-за надежных стен осинового тына. Но когда идешь в опасный поход, где дорог каждый час...
– Бранко, ты как мыслишь? – повернулся Всеволод к волоху.
Тот пожал плечами:
– Я – всего лишь проводник. Я – веду. Когда и куда – решать другим. Но сдается мне, раз слово старухи-шаманки сдержало одного вриколака, то остановит и прочих. А кровопийц-стригоев до перевала мы не встретим. Водились бы поблизости стригои – не рыскали бы здесь оборотни. Во время набега вриколаки всегда приходят первыми. Но первыми же и уходят, когда появляется иная нечисть. Стригоев они боятся и стараются держаться от них на расстоянии нескольких ночных переходов.
– Выезжаем, – сказал свое последнее слово Всеволод. – Возьмите факелы. Доспехов не снимать, оружия не прятать, коней держать крепко. Загонных и вьючных лошадей связать воедино и вести
