Влажное хлюпание…
Глаз лопнул. Потек густой тягучей слизью цвета яичного белка.
Пальцы перепуганного арбалетчика разжались. Мертвый ворон упал на ковер. Ганс отступил на шаг.
…Короткий истошный вскрик разбился о своды просторной замковой залы, освещенной бронзовыми светильниками. Человек в балахонистой рясе и наброшенном на голову магиерском капюшоне, до сих пор сохранявший полную неподвижность, вдруг содрогнулся всем телом, выходя из глубокого колдовского транса.
Обе руки Лебиуса Марагалиуса непроизвольно метнулись под просторный куколь. Пару секунд прагсбургский магиер, механикус и некромант судорожно ощупывал и протирал правый глаз. Глаз часто- часто моргал.
Наконец Лебиус вздохнул с облегчением. Смахнул сочившуюся слезу. Успокоился.
Мечи двух стражей, что напряженно стояли за спиной магиера — нервно дернувшиеся было и уже поднявшиеся над островерхим капюшоном, — медленно опускались. Встревоженные стражники тоже перевели дух. Рубить магиера сегодня им не пришлось.
— Что?! — Альфред Оберландский, так же наблюдавший эту сцену, стремительно шагнул к Лебиусу. Ладонь маркграфа лежала на рукояти меча. — Что случилось, колдун?
Лебиус откашлялся, прочищая горло, окончательно приходя в себя. Ответил, подавляя запоздало нахлынувшую дрожь и стараясь говорить спокойно:
— Ничего ужасного не произошло, ваша светлость. Дипольд всего лишь выколол глаз.
— Кому? — не понял Альфред.
— Моему… нашему присмотрщику.
— Как? — маркграф нахмурился. — Как ему это удалось?
— Ворона сбили из арбалета, доставили в шатер пфальцграфа, а уж там Дипольд сам… Кинжалом. Мизерекордией.
— Однако!.. — Альфред усмехнулся. — Я снова и снова убеждаюсь, что наш пфальцграф — парень не промах! Ну, а ты-то чего так дергаешься, колдун? Людей моих нервируешь…
Кивком Альфред указал на стражей, приставленных к магиеру:
— Под меч попасть захотел? Умереть глупой смертью?
— Н-н-нет, ваша светлость, — заикаясь, пробормотал Лебиус.
— А раз так, то не забывай — за тобой тоже наблюдают присмотрщики. Мои присмотрщики. Всегда наблюдают и всюду. Сегодня выколотый Дипольдом глаз тебе самому чуть головы не стоил. Понимаешь? Го-ло-вы!
Магиер ответил судорожным кивком куколя.
— Ладно, — маркграф махнул рукой, — считай, в этот раз тебе повезло, но впредь постарайся не испытывать выдержку моих людей. Они хорошие солдаты, а значит, рубить привыкли прежде, чем думать.
— Простите, ваша светлость, — облизнул сухие губы Лебиус. — Не удержался. Отдалось… Когда долго смотришь на мир чужим оком, начинаешь воспринимать его как свое собственное.
— Сам виноват. Нужно было беречь присмотрщика и его глаз.
— Виноват. Сам, — не стал спорить Лебиус.
Альфред неторопливо прошелся по зале.
— Значит, Дипольд знает теперь о наблюдении. Что ж, надеюсь, это нашего горячего юнца не остановит, а только распалит.
— Я тоже так считаю, ваша светлость, — поспешил согласиться магиер.
— Высылай нового присмотрщика, — после недолгого раздумья распорядился маркграф. — Нет, вышли сразу пару, а еще лучше — трех. Хотя… Сколько их сейчас у тебя свободных?
— Пятеро. Но к утру, если надо будет…
— Не надо пока — других дел по горло. Но этих шли — всех пятерых. Только пусть будут осторожнее. Не попадают под стрелы пусть.
— Будет исполнено, ваша светлость, — поклонился Лебиус.
ГЛАВА 12
Участники военного совета в молчаливом недоумении смотрели то на перепачканный глазной слизью и кровью кинжал Дипольда, то на окривевшего ворона, валявшегося посреди шатра.
— Что это значит, ваша светлость? — первым осмелился заговорить бесстрашный Людвиг фон Швиц.
Барон настороженно уставился на пфальцграфа. Черная медвежья морда с гербовой коты фон Швица скалилась на мертвую птицу.
— Это значит, что Лебиус наблюдает за нами посредством черной магии и таких вот пернатых соглядатаев, — глухо ответил Дипольд. — Это значит, что Альфред Чернокнижник знает обо всех наших действиях. Это значит, что медлить нельзя. И что идти дальше следует скорым маршем, не заботясь о скрытности передвижений.
— Вообще-то, этого ворона мы сбили, — заметил Людвиг. Барон опустил глаза на неподвижный ком перьев.
— Этого — сбили. Но ему на замену пришлют других.
— Может быть, приказать стрелкам…
— Не нужно, — отмахнулся Дипольд. — Это не поможет. Чтобы следить за перемещениями наших отрядов, птице вовсе не обязательно приближаться на расстояние арбалетного выстрела. К тому же лазутчиками Альфреда могут оказаться не только птицы. Волки, крысы, змеи, да мало ли какие твари!
Человеческий глаз на паучьих ножках, к примеру. Или ухо с крыльями шмеля. Да, трудно даже вообразить такую мерзость. Но это вовсе не означает, что Лебиусу не под силу создать нечто подобное. С прагсбургского колдуна станется… А всю живность — малую и великую — от войска стрелами и пулями не отгонишь. Не напасешься стрел и пуль на всю живность-то. И, следовательно…
— Единственное, что мы сейчас можем противопоставить осведомленности врага — это скорость и напор, — заключил гейнский пфальцграф.
— Быстро двигаться по Оберланду у нас не получится, ваша светлость, — на этот раз свое слово вставил Арнольд Клихштейн.
Седовласый граф в глубокой задумчивости поглаживал подвешенный к поясу клевец. Изящный, но грозный кавалерийский боевой молот был излюбленным оружием Клихштейна. Крепкая и достаточно длинная рукоять с кожаной петлей на конце. Увесистое навершие, выполненное в форме стального кулака, обхватившего стальной же клин. Граненое и чуть загнутое книзу закаленное острие, способное с одного удара проломить любую броню. А тупым обушком на обратной стороне рейтерхаммера [13] удобно дробить черепа и кости, не прикрытые надежным доспехом.
— Почему не получится? — насупясь, спросил Дипольд.
— Нидербургские равнины кончаются, а горные тропы Верхней Марки малопригодны для передвижения больших войск, — ответил Арнольд. — И потом, обоз… Он тоже нас изрядно задержит в пути.
— Задержит, но не остановит, — тряхнул головой пфальцграф. — Или у кого-то есть другие предложения?
Тишина. Молчание. И…
— Не извольте гневаться, ваша светлость, извольте выслушать. Я тут вот о чем подумал… — неожиданно подал голос и тут же осекся нидербургский арбалетчик, о присутствии которого все уже успели позабыть. Ганс между тем по-прежнему стоял подле мертвой птицы, раскинувшей по ковру черные крылья,
