и нерешительно переминался с ноги на ногу.
Дипольд скривился. Нет, определенно, этот нидербуржец дерзок сверх всякой меры. Только вот в чем причина такой дерзости? Или он смел до безрассудства, что, в общем-то, не так уж и плохо, или стрелок потерял разум от страха, что гораздо хуже. Страх в военном походе, даже зачатки страха — заразительны, а потому крайне вредны.
— Говори, — пфальцграф все же позволил капитану сказать.
О чем вскоре пожалел.
— Раз уж Лебиус этот… раз он такой… — Ганс покосился на одноглазого ворона, снова поднял глаза на пфальцграфа, затем отвел взгляд в сторону, — раз настолько… раз на такое способен… раз уже сейчас…
Арбалетчик крутил головой в поисках поддержки.
— Ну?! — грозно выдохнул Дипольд.
— Так, может быть, нам лучше…
— Что?! — голос пфальцграфа начинал дрожать. — Лучше — что?!
Стрелок набрал в грудь побольше воздуха и — как в прорубь ледяную, с головой. Затараторил — быстро-быстро:
— Не пора ли возвращаться, ваша светлость?.. Покуда мы еще не переступили границ Верхней Марки… Чтоб потом — с батюшкой вашим вместе… Чтоб наверняка уже… А то ведь супротив эдакого колдовства… Сами-то со змеиным графом и магиером его можем не совладать… И напрасно только… только… только…
Говоривший вконец сбился, смешался, растерялся. Замолчал. Недоговоренная фраза палаческим топором повисла в напряженной тишине. Над шеей арбалетчика повисла. Огромный шатер, наполненный вооруженными людьми, будто вымер враз. Не стало слышно даже дыхания. И — ни скрипа лавок, ни звяканья доспехов.
Благородные остландские рыцари ждали, как завершит свою сумбурную речь капитан нидербургских стрелков, чья меткая стрела уже оказала им всем неоценимую услугу. Раскрыв глаза… Показав глаз… Человеческий глаз оберландского ворона.
И как ответит арбалетчику гейнский пфальцграф — ждали тоже. И как решится участь смельчака. Ибо сейчас, в присутствии одержимого войной Дипольда Славного, трусость и смелость каким-то непостижимым образом смешивались и подменяли друг друга. Говорить и даже намекать Дипольду об отступлении было непозволительно и малодушно. И в то же время отчаянно смело.
Дипольд тоже ждал. Глаза пфальцграфа опасно сузились. Губы побледнели. Левая щека нервно подергивалась.
— И себя ведь погубите, и людей зря положите, ваша светлость, — с тоской, но с какой-то особенной, твердой, обреченной тоской закончил Ганс, понимая, вероятно, что его словам уже не внемлют и его самого едва ли выпустят теперь из шатра. — А люди-то — они жить хотят. Зачем же их… так… на верную смерть?
— Кто еще хочет повернуть назад? — тяжелым взглядом (крепостной блок, павший сверху и впечатывающий в землю, а не взгляд!) Дипольд обвел присутствующих. — Кого еще напугал магиерский ворон? Кому жизнь в позоре милее победы или славной смерти?
И без того беззвучная тишина вовсе сделалась глухой и густой. Как утренний туман в стылую осеннюю пору. Как вязкий холодный кисель.
Пфальцграф удовлетворенно кивнул.
— Что ж, я рад, что лишился только одного…
Пауза.
— …соратника.
Пауза.
— И обрел лишь одного…
Пауза.
— …предателя.
И — без паузы, без промедления:
— Сдо…
Движения Дипольда были молниеносными, почти неуловимыми. Стремительный шаг. Выпад…
— …хни!
Обнаженный кинжал милосердия, который все еще сжимала рука Дипольда, ударил в лицо стрелку. В глаз. В левый. Прямой и узкий трехгранный клинок утонул в хлюпнувшей глазнице, вошел в череп по рукоять, пронзил мозг, с хрустом проломил затылок.
Капитан нидербургских арбалетчиков Ганс Крухман умер мгновенно, не издав ни звука. Безмолвным тюком рухнул к ногам пфальцграфа. Тихонько звякнул на поясе стрелка железный коготь. С крюка, предназначенного для натяжения арбалетной тетивы, слетел берет, так похожий на круглую лепешку.
Одноглазый ворон и одноглазый человек лежали рядом, голова к голове. Крови на ковре стало больше.
— Убрать падаль, — распорядился Дипольд. — Унести обоих!
Оруженосцы пфальцграфа, стоявшие у входа, шагнули было вперед, но дорогу им преградил фон Швиц.
— Нидербуржцы будут интересоваться, что сталось с их капитаном, ваша светлость, — негромко произнес медвежий барон. — Да и вообще… По войску могут поползти нежелательные слухи.
— Всех недовольных и болтливых — вешать. А насчет этого стрелка… — Дипольд задумался лишь на миг: — Ганс Крухман был пьян, неловко упал и напоролся на мизерекордию. Все присутствующие здесь — тому свидетели. Или не все?
Пфальцграф вновь обвел пытливым взглядом хмурые лица своих рыцарей и союзников.
— У арбалетчиков нет мизерекордий, ваша светлость, — напомнил Арнольд Клихштейн.
Дипольд сплюнул в сердцах. Бросил окровавленный кинжал на тело мертвого капитана.
— У этого — есть. Я пожаловал. За меткий выстрел, — пфальцграф брезгливо пихнул сапогом ворона с пробитой грудью. — Так и скажите, если у кого-то возникнут вопросы. Но лучше, чтобы они не возникали. Уж вы постарайтесь. Вы все.
Дипольд гневно сверкнул очами на оруженосцев.
— Ну?! Почему падаль еще здесь?
Пока перепуганные оруженосцы выносили из шатра труп человека и тушку ворона, Дипольд сыпал приказами:
— Сворачиваем лагерь. Переходим границу. К замку Чернокнижника движемся так быстро, как это возможно. И еще быстрее. Никаких привалов без особой необходимости. Останавливаемся, только чтобы дать отдых лошадям. Обозы без охраны не оставлять, бомбарды беречь пуще зеницы ока. Ночные и дневные дозоры усилить вдвое. Кто в пути выкажет страх или отстанет — тех убивать на месте. Выступаем сейчас же. Немедленно…
Воинский совет, на котором давать советы гейнскому пфальцграфу больше никто не осмеливался, закончился на удивление быстро.
ГЛАВА 13
И снова — знакомая… до боли знакомая горная дорога. Та самая, по которой плененного Дипольда и несчастную Герду-Без-Изъяна, прикованных к повозке, везли в замок змеиного графа. Позорно везли, как рабов. И вдоль которой он после удачного побега скрытно пробирался назад — шарахаясь от каждой тени, обнажая меч на любой подозрительный звук, ориентируясь больше по звездам и солнцу, нежели по прихотливым изгибам узкого горного тракта.
