Вообще-то определенная доля здравого смысла в словах Бернгарда имелась, – вынужден был признать Всеволод. Зачем давать повод? Зачем смущать? Может быть, в этом и заключается истинная причина нежелания магистра принимать на веру его рассказ?
– И вот еще что я тебе скажу, русич, – помедлив, добавил Бернгард. – Над своими людьми ты – воевода, а значит, волен поступать, как сочтешь нужным. Но всем прочим вовсе ни к чему знать то, о чем ты мне сейчас поведал. И так слухи всякие по замку гуляют.
Всеволод прекрасно знал, какие «всякие». И все же не удержался – спросил, проигнорировав совет Бранко:
– Замковый упырь?
Магистр тевтонской Сторожи демонстративно отвернулся.
Все.
Поговорили…
– Пойдем, Эржебетт, – Всеволод мотнул головой.
Девчонка мгновенно сорвалась с места. За малым – не побежала. Лишь бы подальше, поскорее лишь бы от разгневанного мастера Берн-гарда. Тевтонский старец-воевода провожал их долгим тяжелым взглядом. Всеволод спиной чувствовал этот давящий взгляд магистра.
Ох, и нехорошо же было на душе. Мерзко. Паршивовато… Устраивать проверку среди тех, с кем этой ночью бился бок о бок… Подленько и неправильно это. Но ведь и иначе нельзя?
Скрепя сердце Всеволод начал с самого простого – с собственной дружины. Тут уж дело такое: коли взялся искать неведомого татя в чужом доме – начни со своих. Чтоб хозяину после не в чем было тебя упрекнуть. И чтоб самому не терзаться сомнениями. Проверять-то, как ни крути, следовало всех скопом, ибо тевтонским доспехом мог прикрыться кто угодно. Нет, не то чтобы Всеволод не верил своим бойцам, но для полного успокоения души…
Душу свою он успокоил. А, успокоив, – честно повинился перед дружиной. Объяснил, в чем дело. Попросил помощи.
Поняли. Помогли воеводе.
Русичи разбрелись по замку. Каждый работал наравне с прочими защитниками крепости. На совесть работал. Но, работая, – еще и высматривал черные пятна на левой ладони соседа. Особые пятна, отличные от гари, грязи и густой упыриной крови. Такие же пятна, как метка на пальцах Всеволода.
Защитники Серебряных Врат давно сняли боевые латные рукавицы. В простых перчатках тоже трудились немногие. У тех, чьи руки, все же были закрыты, дружинники Всеволода на время и под любым предлогом просили перчатки. Перчатки снимали, отдавали. Одни – с охотой, другие – с недоумением. Но левой длани скрывать никто даже не пытался.
А пытливые глаза оглядывали, осматривали… Руки тевтонских рыцарей и кнехтов…
Ничего!
…и – руки татарских стрелков Сагаадая…
Безрезультатно!
…и руки волоха Бранко, и шекелисского сотника Золтана, и музыканта Раду…
Ни единой достойной внимания зацепки!
Помеченными оказались лишь двое. Первый – старик-алхимик, обе руки которого были черны и шершавы от многочисленных застарелых ожогов, глубоко въевшейся копоти и едких жидкостей. Однако старец был вне подозрений. Ну не мог он в полном боевом облачении сражаться столь ловко, как это делал неведомый рыцарь. К тому же и во время штурма, и после него тевтонский алхимик, обвешанный целебными зельями, не отлучался со двора, облегчая страдания раненых и умирающих. Свидетели были – и немало. И не верить им оснований нет.
Второй – кнехт, плескавший на упырей со стены серебряную воду. Этот случайно пролил раствор адского камня под кольчужный рукав и теперь от запястья до самого локтя у него тянулся темный потек в виде кинжального лезвия с частым крапом вокруг. Но след тот имелся лишь на правой руке кнехта. Всеволода же интересовала левая.
Все это можно было толковать двояко. Либо таинственный рыцарь по-прежнему где-то скрывается. Либо выплеснувшийся из взрезанной перчатки раствор так и не коснулся кожи неведомого злоумышленника.
Бессильная ярость переполняла Всеволода. Но ярость пришлось выплескивать в работу, которой, в самом деле, был непочатый край.
После тяжкой битвы и бессонной ночи защитники замка трудились до обеда. Трудились без отдыха, не покладая рук. После обеда – работали по очереди. Одни ложились, вернее, попросту валились с ног от усталости, мгновенно забываясь кратким тревожным сном. Другие делали дело. Затем – менялись. Ни о какой дневной вылазке сегодня не могло быть и речи. Едва выстоявшую крепость спешно готовили к очередному штурму.
Работали все. Здоровые и раненые. Кнехты и рыцари. Хозяева и гости. Свозили к пропасти и сбрасывали вниз размякшие под солнцем и жутко смердевшие тела упырей. Укрепляли осыпавшийся кое-где вал, расчищали ров. А, расчистив, вновь наполняли черный провал дровами и сушняком, подвезенными из ближайших лесов. Правили и меняли поваленные и обгоревшие осиновые рогатки на дальних подступах. Чинили тын и каменную кладку стен. Заново серебрили подъемный мост. Собирали стрелы. Поднимали на стены камни, бревна, горшки и сосуды с огненным и взрывчатым зельем. Обмазывали вязкой горючей смесью снаряды для катапульт. Готовили зажигательные стрелы. Чистили оружие.
А после – хоронили павших.
Павших было много. Около трех десятков тевтонов. Неполный – без одного – десяток русичей. Полдюжины татарских стрелков, которым тоже пришлось в эту ночь драться на стенах врукопашную. Еще шекелисы. Все. Кроме Золтана и Раду.
