Что?!
А вот мелькнул перед глазами третий рыцарский плащ. И еще кто-то из тевтонов пробежал. Мимо. Мимо нее. И еще… Эти трое, бренча металлом, спешили по коридору дальше – к комнате, из которой она так неосмотрительно выскочила.
«Нападут сзади, – мелькнула отстраненная мысль. – На воинов, бьющихся за меня, нападут».
Впрочем, это ее сейчас волновало мало. Ясно ведь уже – полдесятка стражей ей теперь ничем не помогут, а потому их судьба Эржебетт была неинтересна. Куда больше ее заботила собственная участь.
Что ей уготовлено? Куда ее тащат?
И снова – мешок на голову. На этот раз черную ткань туго затянули под подбородком – не скинуть.
Куда? Тащат?
Тащили недолго. И недалеко. Притащили.
Бросили.
Положили, на что-то.
Вложили. Втиснули.
Во что-то…
Что это было? Что-то жесткое, колючее… шипастое, хоть и не острое. Жутко неприятное, знакомое дерево.
Она не видела, но…
Осина! – нутром почувствовала Эржебетт. Попыталась вырваться, вскочить.
Не смогла.
Ее уже придавливали. Припечатывали. Сверху. Тем же жестким, туповато-шипастым, осиновым. Вытягивающим остатки сил. Особых сил, коих нет и никогда не будет у простого смертного.
В голое нежное девичье тело вцепились сточенные, но крепкие деревянные зубья. Во все тело – сразу. От лодыжек, до шеи. Спереди, сзади. Один шип вошел в рану, растревожил проклятые занозы.
Бо-о-ольно!
Что-то тихонько заскрипело. И – тяжесть… страшная тяжесть, давящая и сверху, и снизу. Кто-то молча и быстро закручивал тугие болты. Осиновые колодки сжимались, словно намереваясь раздавить, расплющить хрупкую плоть, угодившую в зубастые тиски.
И – уже не вырваться. Да что там вырваться – не шелохнуться. Уже трудно дышать. Уже хрустят кости. А злое дерево все стискивало, стискивало…
Тяжко, до чего же тяжко…
Поймали! Ее поймали! Не убили, но взяли живьем. Зачем-то. Для чего-то.
Больше сопротивляться не было сил, нужды, возможности, желания… Думать – тоже. Подавленная, раздавленная, находившаяся почти в бессознательном положении, она чувствовала, как ее, зажатую в осиновый доспех, – поднимают и снова куда-то вкладывают…
Металлический лязг.
В ящик? В клетку?
Потом – несут.
Уносят.
А где-то там, за дверью, которую она так и не успела запереть, стихает шум скоротечной схватки. И – крики. И хриплые проклятия на языке русов. И чмокающие, высасывающие звуки. Кровь высасывающие…
Осина давила.
Сознание Эржебетт медленно-медленно уплывало.
Пока не уплыло вовсе.
…Потом сознание вернулось. Но не вернулась былая сила, вытянутая злым деревом. Сила, что делает нечеловека могущественнее человека. Ее, силы этой – увы – почти не оставалось. А все остальное не имело значения.
На голове Эржебетт теперь не было пыльного черного мешка. Во рту не было кляпа.
И света не было. И никого рядом – не было тоже.
Эржебетт лежала в тисках осиновых колодок. В клетке из серебра и стали, в каменном гробу. В кромешной тьме. Одна. Скованная, неподвижная, беспомощная, бессильная, раздетая.
Она ждала.
Чего-то.
Чего-нибудь.
Ей было страшно. Жутко.
Она вслушивалась в темную тишину вокруг.
