лягушачьи лапки. На больших, растопыренных, узловатых пальцах чернели загнутые ногти, напоминавшие, скорее, когти хищного зверя.
Фитили длинные. Гореть будут долго. Видимо, ханьцы закладывали свои адские сосуды с таким расчетом, чтобы успеть до взрыва покинуть залу.
«Убить-Бельгутая-убить-Бельгутая-убить-Бельгутая…»
Взгляд Тимофея наткнулся на большие карие глаза, смотревшие из-под грязных волос. Арина! Ворожея больше не прятала лица в своих густых космах и не держала очи долу. Гречанка, сидевшая у ног Кощея, внимательно наблюдала за Тимофеем.
Выдаст? Предупредит своего нового господина об опасности?
Нет. Она чуть улыбнулась ему, ободряюще кивнула…
И не ограничилась только кивком.
Нырнувшая под трон рука Арины осторожно, как ядовитых гадов, вытаскивает связку фитилей из-под Кощеевых ног. Самые кончики фитилей — чтобы не привлечь ненароком внимание твари.
Вытащила… Арина протягивает фитили Тимофею. Распушенные концы шнуров, пропитанных маслом и обмазанных огненным порошком, торчат из ее сжатого кулачка.
А Кощей дышит. Все так же ровно и глубоко. И Тимофею уже не важно, чьи жизни он вдыхает сейчас. Другое важно. Он подносит тлеющую ветошь к фитильным концам.
Фитили вспыхивают. Арина стремительным, но аккуратным, точно рассчитанным движением снова забрасывает их подальше под трон. Сама отползает назад. Медленно, стараясь не шуметь. Маленькие яркие огоньки ползут по фитилям быстрее. Бесшумные, почти бездымные… Слабые отблески тускло отражаются на темных округлых боках ханьских шаров. Переливаются в алмазах на уцелевших ножках трона.
Тимофей тоже начинает пятиться. Вряд ли удастся спастись от такого взрыва, едва ли он сможет избежать смерти, но и оставаться возле трона, под который положены громовые шары, выше его сил. Ноги тянут его назад сами. Хотя и кажется, что ваты в них сейчас больше, чем костей.
А Кощей все дышит. Улыбается. Жмурится, как пригревшийся у печки кот. Изо рта твари валит густой пар. Мысли Тимофея по-прежнему свободны. Еще бы немного так. Пока не догорят фитили.
Бельгутай стоит возле лестницы. Рядом с замороженным ханьским магом. Нойон опустил саблю. Тоже уже все понял?
А может, плюнуть на все и рвануть туда — на лестницу? И по ней — наверх. Нет, нельзя. Резкое движение нарушит тишину, и тогда…
Очередной глубокий вдох Кощея обрывается. Струйки пара, поднимающиеся изо рта, словно срезаны невидимым ножом. Кощей больше не дышит.
Распахиваются глаза. Кощей смотрит на него, на Тимофея. Смотрит на Арину. Под ноги и под трон он пока не смотрит. Глаза его мутны и полны удовольствия.
Но взгляд постепенно проясняется. Теперь в мертвых холодных глазах читается сожаление о закончившемся наслаждении. Взор твари становится все более осмысленным.
Тимофей чувствует нарастающую панику. Страх — противный, липкий, всеобъемлющий — парализует волю и мысли. В голове — совершенно, абсолютно пусто. Наверное, только это и спасает Тимофея от неминуемого разоблачения. Видимо, Кощей чувствует страх. Но пока — только его. Кощей принимает страх слуги как должное и не стремится копнуть глубже.
Медленно-медленно тянутся мгновения.
Наконец Кощей заговорил. Голосом Угрима. Только очень тихим, с хрипотцой.
— В этой крепости слишком мало людей. — Произнесено это было с такой печалью и таким сожалением, что Тимофею на миг показалось, будто Кощей вот-вот расплачется. Глупо, конечно, очень глупо. Вряд ли Кощей вообще способен плакать.
Потом мысли Тимофея потекли в направлении, заданном словами твари.
В этой крепости? Мало? Людей? Ах, вот, значит, как! Через разбитый люк и открытые проходы подземелья тварь успела выдышать весь Острожецкий гарнизон!
Тимофей ужаснулся. И обрадовался: хорошо, очень хорошо, что сейчас думалось об этом: в голове вновь ощущалось чужое присутствие.
Наверное, Кощей почуял радость, пробившуюся сквозь страх. Тварь заволновалась.
— Почему ты с факелом, слуга? Почему человек, которого я приказал убить, еще жив?
«Я убиваю его… Убиваю… Убиваю… Уже… Скоро… Он умрет… Сейчас…» — мысленно затараторил Тимофей. Не очень связно, но очень-очень быстро.
Кощей нахмурился, почуяв неладное. Однако вставать с трона не счел необходимым. Навья тварь была слишком уверена в своем могуществе и неуязвимости, чтобы всерьез опасаться чьих-то козней. Но тварь была удивлена, раздражена и обозлена.
Ей не нравилось происходящее.
— Колдунья, а ты куда? — Кощей отвлекся от Тимофея. — Разве я отпускал тебя?
Тимофей очень надеялся, что гречанка умеет укрывать свои мысли лучше, чем он.
Арина забилась в одну из канав, выцарапанных в полу колдовством Угрима. Распласталась, уткнувшись лицом в искрошенную плиту.
«Крысий потрох! А ведь хорошее укрытие! — промелькнуло в голове Тимофея. Хорошее и уже, между прочим, испытанное».
— Укрытие? — незамедлительно отреагировал Кощей. — Какое укрытие? Укрытие от чего?
Смех Кощея, разнесшейся по тронной зале, был громким и неожиданным.
Почему он смеется? Тимофей был удивлен и озадачен. Но удивление, затмившее мысли и чувства, позволило выиграть еще несколько мгновений. Он тоже бросился к спасительному углублению. Прыгнул в глубокую борозду. Всем телом прижался к земле и разбитому камню.
— Падаете ниц? — хохотнул Кощей. — Или пытаетесь спрятаться? Что ж, первое — похвально. Второе — глупо. Тот, кого я хочу убить, умирает всегда.
Понятно… Тварь решила, что и Тимофей, и Арина укрываются от ее гнева и от ее магии.
Стоять остался только Бельгутай. Да ханьский маг, замороженный Угримовой волшбой. Но ханец был мертв. А находившийся рядом с ним нойон оказался слишком далеко от спасительных канав-борозд. Он был обречен.
Кощей, впрочем, даже не взглянул на кочевника. Татарин его пока не интересовал. Навья тварь обращалась к Тимофею и Арине.
— Вы, люди, все такие же жалкие, как и тысячи лет назад, — хмыкнул Кощей. — Вы всю жизнь стараетесь казаться значимыми, вы постоянно что-то пытаетесь доказывать себе и другим. Но на самом деле вы — ничто, ибо за каждым из вас рано или поздно приходит смерть, которая в ничто же вас и обращает. Прекрасно зная об этом, вы тем не менее гоните прочь мысли о неминуемой кончине. Но на краю могилы дыхание смерти быстро сдувает с вас спесь.
Тимофей стиснул зубы. Правда… Неприятная, колючая, отвратительная, но ведь правда же — не кривда — звучала в устах Кощея.
— Без вечной жизни вам не обрести подлинного величия, — продолжал он. — Без избавления от страха перед смертью вы никогда не станете по-настоящему свободными. И это у вас в крови. И это для вас — навсегда. Это рок, от которого вам нет спасения.
Тварь знала, о чем говорила. Тварь не скрывала превосходства бессмертного и кичилась им.
— В ваших жалких смертных душонках ничего не меняется. В вашем жалком смертном мирке не появляется ничего нового. Разве что магии становится меньше. И маги становятся мельче. И человеческая жизнь — короче. И даже то, что прежде было достойно уважения, со временем стирается в порошок.
Тимофей вдруг почувствовал, как страх и растерянность уходят и его накрывает злость. Привычная, веселая, боевая. Мешающая порой думать, но не мешающая действовать.
«Ах, ничего не меняется?! И ничего не появляется нового?! И в порошок обращается лишь былое величие?!»
Он поднял голову. Глянул под трон. Ага, фитили почти догорели. Огоньки на коротких огрызках промасленных шнуров дымятся уже у затравочных отверстий ханьских железных шаров.
«А как тебе громовой порошок, а тварь?! Как тебе понравится огненное зелье?!»
