Необходимая даже. Под корень истребить одних, чтобы спасти всех. Однако – вот ведь как оно вышло. Вот как обернулось… Именно попытка избавиться от тех, кто способен, точнее, кто
Бернгард, хранящий порубежье? Кто посмеет его обвинять? Магистр лишь делал, что положено делать старцу-воеводе любой Сторожи.
Ведьма Величка? Мать Эржебетт? Виновна ли она? Виновна, вне всякого сомнения, ибо именно ее слова и именно ее кровь разомкнули рудную границу. Но… (Ох, уж это выпирающее к месту и ни к месту, где и когда не нужно «но»!) Но – мать! Мать Эржебетт…
Представляла ли отчаянная и отчаявшаяся ведьма, насколько губителен будет разрыв заветной черты для людского обиталища? Конечно, она прекрасно знала об этом, раз была посвящена в древнюю тайну. Но что значит для любящей матери благополучие всего остального мира, когда речь идет о спасении родного дитяти, обреченного на мучительную смерть в огне. О, здесь чаша весов – иная. Здесь вообще иные весы потребны.
И еще… Ведала ли Величка, что ждет Эржебетт, брошенную в Проклятый проход, там, за чертой? Вероятно, догадывалась. Скорее всего. А еще скорее – и об этом она тоже знала наверняка, знала, что встречи с темными тварями дочери не избежать. Знала, что первыми с темной стороны Проклятого прохода придут оборотни, учуявшие звериным чутьем разорванную границу. И кровь учуявшие. И плоть. Знала, что волкодлак непременно пожрет дочь, избежавшую тевтонского костра. И – опять-таки – знала, что дочь после того не умрет… полностью – нет, что продолжит жить. Иначе, в новом качестве. В нем, в волкодлаке. Как, впрочем, и он – в ней.
«Мы – друг в друге».
«Она – во мне, я – в ней».
Это лучше костра. Или хуже? Или все же лучше? Величка сочла, что лучше.
Пет, ведьма-мать не просто спасала ребенка от одной смерти, чтобы предать другой. Мать дарила дочери другую жизнь вместо небытия. Не самую легкую жизнь, но все же жизнь, которая возможна и по ту, и по эту сторону рудной черты. Величка одаривала Эржебетт по своему усмотрению и, как это часто водится, не спрашивала мнения любимого чада о навязанном даре. На берегу Мертвого озера мать в последний раз решила за дочь. Все решила.
Единственное, чего не могла предусмотреть ведьма, – что к разверзшейся бреши выйдет не простой оборотень. Или все же могла? Тоже? Откуда знать – теперь-то… им-то…
Впрочем, все это уже не имеет значения. Ни малейшего.
Былые события свершились и навеки остались в прошлом. А сегодняшняя реальность такова… Бернгард сейчас где-то там, наверху, на стенах обреченной крепости, готовится к отражению очередного штурма. Ведьма-мать Величка – давно мертва и покоится в мертвых же водах. А ее спасенная великой ценой дочь, то, во что обратилась, то, чем стала прежняя Эржебетт, – вот она – здесь, лежит перед Всеволодом, запертая в саркофаге в ожидании… Чего?
Какова ее вина? Какова степень ее вины?
Эржебетт… Ведьмина дочь… Лидерка и оборотень-волкодлак… Пусть даже это существо не отняло ни одну человеческую жизнь (что маловероятно, но – пусть). Однако, именно она… оно обрекло на Набег людское обиталище. Целиком, все обиталище. Просто потому, что Эржебетт, оказавшись в Проклятом проходе, не пожелала отсекать себе дорогу назад. Просто юница – тогда еще почти ребенок – боялась. Остаться одной. Навеки. Во мраке. В чужой, чуждой тьме. Просто детский страх оказался сильнее взрослых забот о судьбах мира. Просто Эржебетт очень хотела вернуться и оттого помешала Бернгарду закрыть брешь – вот и все.
А после ребенок стал темной тварью.
Или в глубине души Эржебетт все же стала ею раньше? Когда отроковица не пожелала взрослеть, а осталась чадом – неразумным, безответственным.
И вот теперь… Хочешь – вини ее теперь, хочешь – прощай. Хочешь – казни, хочешь – милуй.
Но что теперь решит казнь? И что теперь решит милость?
– Когда Проклятый проход окончательно обрел власть над Мертвым озером, когда две тьмы разных миров слились в ночи воедино, раздвинув озерные воды, я вернулась, – вновь услышал Всеволод голос Эржебетт. – Перешла рудную черту. Перешла – уже в звере. И зверь – во мне. Наверное, на это и надеялась мать, замышляя мое спасение.
Глава 2
– Все же странный способ спасти ребенка, – хмуро заметил Всеволод. – Он тогда был единственно возможным. Я вовсе не оправдываю мать, но…
– Разве может называться матерью ведьма, бросившая дочь на растерзание зверю… – жестко перебил Всеволод, – мать, обратившая собственное дитя в зверя?
– А разве ты видишь перед собой зверя, воин-чужак? – шевельнула влажными ресницами Эржебетт.
– Нет, – вынужден был признать Всеволод. – Сейчас нет…
Теперь уже ему не дали договорить.
– Да, мы друг в друге. Мы все – друг в друге. Мы – части целого, но ни одна часть не покушается на другую. Пьющая-Любящая испила оборотая и обрела его суть. И смешала его с собой. Оборотай пожрал человека, однако и человек продолжает жить в нем. Я всегда – это я и еще двое. Но эти двое находятся в мире и согласии со мной. Иначе нам просто не выжить.
