с перебитыми запястьями, прямо в зловонный оскал. И не беда, что ножны заканчиваются тупым навершием. Пусть – тупым, зато – покрытым белым металлом. И вот его-то – промеж зубов да в глотку нечисти.
Впих-х-хнуть!
А попробуй! А отведай! А обожги свою поганую пасть!
Дикий вопль наседающего упыря оборвался. Разом. Будто пробку вставили. Кровопийца коротко всхрипнул, давясь серебром. И…
А вот этого Всеволод никак не ждал.
Сомкнул зубы.
С выражением жуткой, нечеловеческой, непостижимой боли на лице. С лютой ненавистью в глазах.
Хруст…
Всеволод едва удержал дернувшиеся из руки ножны. Все же удобной рукояти тут не было, а переплетения ремней, используемые в качестве оной, уже изрядно забрызганы черной кровью и выскальзывают из потной ладони.
Но – удержал.
Рванул на себя.
Навершие с выступающими краями и изрядным кусом ножен застряло в пасти твари. В точности, как наконечник стрелы с зазубренным острием в ране, как рыболовный крюк в жабрах мелкого пескарика. Застряло и несомненно встало нечисти поперек горла. Еще бы! Серебро…
Выплюнуть смертоносный кус упырь не смог. А из глотки уже вовсю сочилась желтоватая пена. Кровосос больше не хрипел. Шипел только, сухо и часто кашлял, утробно стонал.
Пытался разорвать непослушными переломанными руками собственную пасть и горло.
И медленно оседал наземь.
А битва продолжается. А ножны с обломанным, расщепленным концом, со следами упыриных зубов на дереве, сыромятной коже и металле, вновь помогают мечу.
Удар, укол.
Укол, удар.
Клинок, ножны.
Ножны, клинок.
Удар, удар, удар, удар…
Рубящий, дробящий, раздирающий бледную кожу, сшибающий с ног.
И…
Ответный удар упыриной лапы.
Более удачный, чем все предыдущие. Пришедшийся по оружию в левой руке Всеволода. Которое на самом деле оружием и не было вовсе.
Пучок когтей-ножей с маху обрушился на плоскую поверхность ножен. Не убоясь жгучего серебра, какая-то ловкая тварь изо всех упыриных сил хлестнула гибкой рукой, как плетью с увесистым свинцовым шлепком на конце, как разбойничьим кистенем с шипастой гирькой.
И – разбила. Перебила потрескавшиеся, погрызенные ножны. Футляр для меча, заменявший все это время Всеволоду меч, развалился на куски. Щепа, кожа и посеребренные полосы обивки полетели в стороны. Что-то застряло, наколотое на загнутые когти. Одно лишь бесполезное ременное плетенье осталось в кулаке Всеволода.
Отдернуть руку упырь не успел. Всеволод с маху захлестнул ее размотавшимся ремнем, резко подтянул к себе, достал мечом, срубил нелюдскую длань. А уже вослед за рукой – снес нечисти полчерепа. Открыл, будто крышку от горшка.
Он все же прорубил в плотных рядах изрядную просеку. Оторвавшись от отставших Томаса и Бранко, Всеволод пробился к Федору, неподвижно лежавшему в кровавой луже.
Нет, конечно же, ничем уже не помочь верному десятнику. Мертв Федор! Не испит, но мертв, как камень. Шея – разворочена. Голова – свернута на спину.
Зато меч его…
Ни на миг не прекращая боя, Всеволод подцепил носком сапога клинок погибшего десятника, подбросил в воздух, подхватил… Ну, вот и снова у него по мечу в каждой длани! Вот теперь – раздолье. Эх, размахнись рука, раззудись плечо!
Сквозь безумное исступление боя едва пробивался холодных глас рассудка. И голос этот упрямо твердил Всеволоду одно и то же: все, конец, не устоять больше, не отбиться… Но подхлестнутая отчаянием боевая ярость только нарастала.
Три опытных ратника, противостоявших темным тварям, – обоерукий русский воин, однорукий тевтон и волох с двумя здоровыми руками и одной саблей – могли еще некоторое время драться, под потолок забивая подземные галереи изрубленными белесыми телами. Но это, конечно же, не продлится очень долго… Очень недолго все это продлится.
А значит, перед смертью надобно успеть посечь побольше проклятой нечисти! Чтобы хоть как-то оправдать свою собственную бессмысленную гибель.
Глава 17
