— Запомни, Джузеппе, — наставительно произнес Бурцев. — Ореол святости — на то и ореол святости, чтоб жить по соседству с ним в вечном аскетизме и покаянии. И отдавать все, что имеешь, не прося ничего взамен.
— Так я ж и отдаю, — плаксиво заметил купец. — И давно уже живу в полнейшем аскетизме.
Бурцев окинул взглядом необъятную тушу «аскета», покачал головой.
— Ладно. У меня к тебе сейчас другое дело, Джузеппе...
Он бухнул на стол кошель кондотьера, развязал мешочек. В кожаных складках блеснули желтые кругляки. Золото... Купец кушал его глазами. Глотал, не разжевывая.
— Я заплачу тебе и заплачу хорошо, но не за ореол святости, — сказал Бурцев. — Мы уже начинали разговор о корабле, помнишь?
Джузеппе с трудом кивнул. Сглотнул. Золото гипнотизировало беднягу.
— Так вот, мне надо поскорее попасть в Святую Землю. А еще нужны оружие и доспехи — кольчуги там всякие, шлемы, щиты, мечи... В общем, все, что рыцарю потребно. Точнее, рыцарям. Со мной поедет несколько человек.
— Зачем мечи и щиты обладателю грома смерти? — Купец по-прежнему смотрел не на собеседника.
— А вот чтоб были! — потерял терпение Бурцев. — Тебя это не касается, Джузеппе.
Венецианец, наконец, отвел взгляд от монет:
— Да-да, конечно, разумеется, я глупый, я скудоумный, мне неведом промысел синьоров Хранителей. Скольких рыцарей требуется вооружить?
— Восьмерых... Нет, девятерых...
Это если считать Джеймса...
— Нет, десятерых.
Пусть уж будет запас и на Ядвигу тоже.
— Хорошо. Только это будет стоить...
— Назови свою цену, купец.
— Ну, если в денариях... — Джузеппе углубился в расчеты и стал похож на заправского бухгалтера с солидным стажем. — Хороший меч, к примеру — никак не меньше пятидесяти, кинжал — двадцать, шлем — тридцать, арбалетный болт — один денарий. Можно взять один полный хауберг, а можно за ту же цену — пять кольчужных капюшонов и еще кое-чего в довесок. А можно — две легких панцерии...
Незаметно для самого себя Джузеппе перешел на родной итальянский.
— Куаттро... дьечи... вентидуэ... чинкуанта... сэттанта... чентовентичичинкуэ...[59] — бубнил он под нос, словно магическое заклинание, которое непременно обеспечит успех выгодной сделки. Бубнил и загибал пальцы. И снова бубнил, и снова загибал...
Числа росли, бормотание становилось совсем уж невнятным. Наконец, Джузеппе вытер пот со лба, вздохнул, объявил:
— По две — две с половиной тысячи серебряных турских денье вам придется потратить за снаряжение одного человека. Но если у вас есть какие-то особые пожелания...
Н-да! Вот тебе и чентовентичичинкуэ! Не Джузеппе, а калькулятор ходячий! Надул, небось, акула, блин, незародившегося капитализма...
— Две с половиной тысячи серебряных денье, говоришь?
Вообще-то Бурцев понятия не имел, что это за сумма такая, а потому на всякий случай состроил грозную рожу и сделал многозначительную паузу...
— Это если с лошадью... — поспешно добавил купец. — Вы ведь возьмете с собой на корабль лошадей? В Святой Земле хорошие кони стоят дороже. Да и найти их там будет непросто. Еще плата за перевозку...
— Этого на все хватит? — Бурцев кивнул на пухлый «сарацинский мешочек». Там все-таки не серебро — золото...
Судя по горящим глазам и трясущимся рукам Джузеппе, «этого» хватало с лихвой.
— Подходящий корабль найдем в порту, синьор Базилио. А неподалеку можно купить хороших лошадей. Только за оружием придется сплавать на Изолу — в гетто.
— Зачем нам в гетто? — насторожился Бурцев.
— Так там же оружейные мастерские. В гетто всегда выгоднее покупать доспехи и оружие.
Ах да, конечно... Бурцев вспомнил, что гетто тринадцатого столетия пока еще не имеет ничего общего с гетто более поздних времен.
— Мы можем отправиться на Изолу в любое время, — сообщил Джузеппе. — Вы выберете, что нужно. Я буду торговаться.
Ответить Бурцев не успел.
Визг Дездемоны, грохот, звон и утробный стон Гаврилы раздались почти одновременно. Бурцев бросился на помощь. Джузеппе бросился к кошелю.
Глава 48
Все стихло внезапно, как и началось, но Бурцев уже сориентировался: шум доносился из спальни Дездемоны. Ударом ноги он распахнул дверь, ввалился в комнату. И замер ошарашенный...
Нет, немцев здесь не было. Трупов тоже. Раненых? Среди осколков битого стекла ворочался Алексич. На голове богатыря — кровь, на шее — золотая оправа зеркала. Вот и все, что осталось от подарка Бенвенутто!
Новгородский сотник находился сейчас в глубоком ауте — шок...
На кровати сидела Дездемона. Венецианка смотрела то на Гаврилу, то на блестящие осколки вокруг. Кажется, тоже не совсем понимала, что произошло.
— В чем дело, мать вашу?! Что тут стряслось?! — спросил Бурцев.
Первый вопрос по-русски, второй — по-немецки.
Ответила Дездемона — растерянно и немного виновато:
— Он... меня... хотел...
— Хотел вас? — Бурцев хмыкнул.
Нормальное, в общем-то, желание для здорового мужика. Но позволения у хозяйки дома Гавриле все же спросить стоило, прежде чем приставать-то.
— А вы, синьора, не хотели? Точно?
Жаль, если так, очень жаль...
— Я? — Дездемона замялась. — Нет. Ну, не знаю. Просто как-то уж очень неожиданно все вышло.
Кареглазая потупила взор:
— Я, вообще-то, о вас думала, синьор Базилио. А он... меня...
— Хотел. Это я уже понял.
— Ничего вы не поняли! — недовольно наморщила носик венецианка. — Я сама ничего толком не поняла. Синьор Габриэлло подошел сзади. Молча. Засопел, хватать начал! Душить! Я и ударила первым, что попалось под руку. Вот зеркало попалось...
Так-так-так. Бурцев повернулся к сотнику:
— Ты что скажешь, Гаврила?
Алексич потихоньку приходил в себя. Новгородец сидел на полу смущенный и красный, как рак. Дите нашкодившее. Великовозрастное, блин, дите... Сотник хватанул ртом воздух, а сказать так ничего и не смог.
— Эх, Гаврила, Гаврила... — укоризненно покачал головой Бурцев. — Что ж ты так сразу, да так откровенно, а? Прям, как Бенвенутто какой-то!
— Дык я что? — с трудом выдавил Алексич. — Я ж ничего. Вижу — плачет красавица, да так, что у самого слезу вышибает. Утешить хотел. Подошел, приобнял немного. И до того мне жалко стало бедняжку... В общем, сжал покрепче. Да не рассчитал, видать, малость.
Гаврила опустил буйну голову.
— Ты, Алексич, того... — Бурцев пригрозил пальцем. — Эти свои неуклюжие богатырские ухаживания
