Опасная проповедь затягивалась. Оберштурмфюрер СС что‑то зло и коротко выкрикнул. На паломника спустили овчарку. Одну. Пока.
С утробным рычанием пес бросился к жертве. Безумец повернул голову, спокойно глянул в оскал лютой смерти и… И рассмеялся — страшно, дико. Как могут смеяться только сумасшедшие. И блаженные.
Неизвестно, что там увидела псина в глазах пилигрима, но зверь почуял силу человека и собственную слабость. Зверь отступил. Скуля, вздыбливая шерсть, бессильно клацая зубами.
Толпа взволновалась. К веригоносцу, как к живому знамени, потянулись паломники и рыцари. Даже из потока сарацин выступило несколько человек.
— Чудо! Чудо! Чудо! — неслось отовсюду на разных языках и наречиях.
Дело начинало попахивать открытым неповиновением и бунтом. Бурцев заметил, как засуетились на стенах немцы, как шевельнулся пулеметный ствол в надвратной башне. Блин, выбрали же они времечко для проникновения в город! Не вовремя, ох не вовремя появился этот проповедник с веригами…
Оберштурмфюрер тем временем приказал спустить второго пса — более крупного и свирепого. Спасовала бы эта овчарка перед взглядом безумца или нет, так и осталось тайной. В воздухе сверкнула сталь. Длинный клинок подсек серую тень в прыжке. Мундир оберштурмфюрера забрызгало собачьей кровью.
Пес с перебитым хребтом скреб лапами сухую иемлю в двух шагах от сумасшедшего пилигрима. В трех — стоял тевтонский рыцарь. Меч наголо. На лезвии красные разводы и шерсть.
Ахнули все. Бурцев тоже. Такого оборота он никак не ожидал.
— В чем дело?! – оберштурмфюрер не кричал даже — хрипел, подобно издыхающему псу. Только вот глаза эсэсовца не стекленели. Глаза метали молнии.
Брат ордена Святой Марии не спрятал клинок.
— Этого человека трогать нельзя, сэр Хранитель, — пророкотал рыцарь из‑под шлема. — Его Устами речет истина. И звучит она во спасение наших грешных душ.
И — ни капли сомнения в голосе.
— Что за бред?! – прошипел эсэсовец, сатанея. — Спрячь меч, брат Конрад, вернись к воротам и выполняй, что тебе велено комтуром.
Закрытый шлем‑топхельм качнулся. Белый плащ с черным крестом на плече дернулся.
— Нет! Отныне я буду выполнять лишь волю Божию. Ни у вас, ни у комтура нет более власти надо мной, ибо глаза мои открылись. Господь милосердный даровал мне прозрение, когда пес алчущий отступил в страхе от праведника. Десница Всевышнего уберегла блаженного странника, входящего в Святой Город. И все видели это чудо…
И снова:
— Чудо! Чудо! Чудо! — шелестело со всех сторон.
Еще одним опасным проповедником становилось больше.
— Ах, чудо?! – Лицо оберштурмфюрера исказила недобрая гримаса. Рука потянулась к кобуре. — Что ж, брат Конрад, у меня тоже найдется для тебя одно чудо. Неотразимое и убедительное!
«Вальтер» против меча! Результат противостояния предугадать было нетрудно.
Грянул выстрел. Пуля ударила чуть выше смотровой щели. А боевые ведра не спасают от «невидимых стрел».
Меч, измазанный в песьей крови, выпал из латной рукавицы. Брат Конрад рухнул навзничь. Толпа замерла. Носитель вериг, потрясая кулаками и обливаясь слезами, выл что‑то невнятное, нечленораздельное.
— Этого — вздернуть, — указал на старика офицер цайткоманды.
Пнул застреленного тевтона. Добавил:
— И этого тоже. В назидание другим. Всех, кто станет мешать, убить.
Преградить путь эсэсовцам осмелились только трое свидетелей «чуда». Два паломника из группы веригоносца и какой‑то впечатлительный рыцарь. Короткие «шмайссеровские» очереди уложили всю троицу. В тесноте и давке под пули угодили еще с полдюжины человек — и христиане, и мусульмане.
А сумасшедший пилигрим смеялся и плакал, пока его тащили к виселице. И грозил сквозь смех и слезы карой небесной. Угрозы старика оборвались на полуслове: горло пророка захлестнула тугая петля, земля ушла из‑под ног.
В этот раз чуда не произошло. Странник похрипел, подергался. Затих, вывалив язык и выпучив безумные глаза.
Мертвого рыцаря вешали в мертвой же тишине. Эти двое так и остались покачиваться друг подле друга на одной перекладине. Один — в цепях для умерщвления плоти. Другой — в доспехах. Палачи спешили выполнить приказ, а потому не потрудились снять с орденского брата ни кольчугу, ни тевтонский плащ, ни перевязь с пустыми ножнами. Только сорвали простреленный топхельм — шлем мешал затягивать петлю. Брат Конрад оказался совсем еще молодым парнем. Светлые волосы, удивленные голубые глаза. И дырка во лбу…
— Собак — заменить, — приказал оберштурмфюрер.
Выстрел «вальтера» — и овчарка, что стушевалась перед юродивым, залилась визгом, забилась в конвульсиях возле разрубленного пса. И еще выстрел — добивающий.
Мертвых людей и собак растаскивали тевтонские кнехты и арабские полицаи.
Глава 35
— Христиане — направо, мусульмане — налево, иудеи — к стене!
Порядок водворялся быстро. Желающих бунтовать больше не нашлось.
Бурцев тронул коня. Ворота были совсем близко.
— Если что, говорить буду я, — предупредил он.
Едва успел…
— Кто такие?! – окликнул их оберштурмфюрер. Без привычной трости эсэсовец чувствовал себя не в своей тарелке и, кажется, сильно нервничал.
Бурцев снял шлем. Ответил. С почтением, но без раболепия. Как подобает отвечать равному себе. Обычно это действует.
— Я пан Вацлав Силезский…
Раз уж объявился в тринадцатом веке на силезской дороге беженцев, пусть будет так.
— Со мною следуют благородные и доблестные рыцари из Польши, Британии и Франции.
О новгородцах он не заикнулся. Да и вообще подробно представлять своих спутников Бурцев не собирался.
— Нас сопровождают верные оруженосцы и слуги. И мне непонятно, почему мы обязаны стоять на жаре среди этого сарацинского сброда.
Его вежливое негодование проигнорировали.
— Зачем прибыли в Иерусалим? — продолжал допрос эсэсовец.
— Поклониться святыням, — удовлетворил его любопытство Бурцев. — Мы специально проделали этот долгий опасный путь, чтобы…
— Понятно‑понятно, — отмахнулся немец. — Паломники, значит. А почему странствуете без гербов? Вы ведь благородные рыцари.
— Обет смирения, — Бурцев демонстративно склонил голову. — Нам незачем тешить греховную гордыню, выставляя напоказ свои гербы в Святой земле. Если потребуется, мы вступим в бой как простые воины Христа, и будем сражаться лишь во славу Божию.
Немец хмыкнул:
— В Иерусалиме вам ни с кем сражаться не придется. Тут есть, кому поддерживать мир и порядок, а вот смирение будет весьма кстати. За этими стенами только смиренные и выживают. Сдайте оружие и латы тевтонским братьям, покажите поклажу и проезжайте. Все ваше железо будет храниться здесь, в башенном
